И, конечно, оркестр. Тоже атрибут важного и пышного события. Такая вот, последняя свадьба состоялась у нее после сорока. Ах, как Людмила была смешна с пышным начесом, в бесконечных рюшах, в белоснежных туфлях на немыслимой и неустойчивой шпильке. Грохнулась на парадной мраморной лестнице в «Праге» – и стыдно и смешно.

Конечно, каждый раз она наивно надеялась, что вот это уж точно в последний раз! И, потерпев очередной крах, пережив кратковременную депрессию, снова устремлялась к счастью. Наверное, это было нормально. Детей Людмила не родила – боялась или чувствовала, что на этот раз опять ненадежно? Кто знает.

Александр все видел и понимал – мать, что называется, руку к этому делу прикладывала. Ситуацию она чувствовала всегда превосходно, и у нее были свои методы, свои способы влияния. Например:

– Люда, обрати внимание, как он отвратительно ест. Нет, ей-богу! Я не могу сидеть рядом. Если не возражаешь, я буду обедать одна. А сколько он ест! Ему надо срочно провериться на глисты!

– Какие глисты, мама? Ты совсем обалдела! – принималась возмущаться сестра. Но через какое-то время задумывалась.

Питаться отдельно? Тоже несусветная чушь!

Сестра, разумеется, возражала:

– Как это так? Мы же семья!

Но цель была достигнута – она принималась обращать внимание на то, как ее супруг ест. А действительно, мама права! Причавкивает, крошит хлеб, хлюпает, стучит ложкой по стенке стакана. И ковыряет спичкой в зубах! Ах да! Еще и цыкает после еды. И правда невыносимо. Теперь аппетит был безнадежно испорчен. Да и настроение тоже. И отношение к мужу постепенно менялось – мужлан, деревенщина, хам. После нескольких замечаний начинался скандал, и в один прекрасный день этот мужлан и деревенщина собирал чемодан и хлопал входной дверью.

Людмила принималась рыдать. Мать искренне удивлялась:

– Ты по кому плачешь, детка? Я искренне не понимаю! Лично мне кажется, что ты освободилась от страшной обузы! Ведь с ним даже в свет не выйти – сплошной позор!

Свет. Какой там свет, боже мой! Редкие походы в кинотеатр, еще реже – в театр. И несколько раз в год поход в гости, в основном к престарелой родне.

Следующий вариант отваживания очередного мужа выглядел так:

– Люда, а что, этот твой совсем не читает? – Спрашивалось это так, между делом. – Даже газет? Вот странно! Меня это так удивляет. Я такого не видела! И телевизор не смотрит! Ему что, совсем ничего не интересно? И что у него в голове? Один футбол?

Людмила снова спорила и снова начинала «прислушиваться». И вправду ничего не читает! И даже новости ему не интересны! Все же мужики интересуются событиями в мире, а этот приходит с работы, поест и – в кровать. Выходит, что мама права? Опять мама права? И она начинала мужа экзаменовать и при этом без конца интересоваться: «А тебе что, это неинтересно? Тебе вообще ничего не интересно? Ты вообще живешь для чего? Спать и есть?» Муж орал во весь голос: «Не нравится? Такая образованная, да? Ну и ищи себе ученого! А я останусь таким, какой есть!» Прощальный аккорд.

– По кому плачешь? – презрительно хмыкала мать. – По этому тупому ничтожеству? – И саркастический смех.

Какой-то муж был «жаден до невозможности, как с таким жить?».

Тут же ему была выдана кличка Гобсек. «Как твой Гобсек? Поел? Где твой Гобсек? А, на работе? Ты собралась в отпуск с этим Гобсеком? Интересно! Ха-ха! Тогда копи на мороженое – он тебе точно не выдаст!»

Капля камень точит. Да и Людмила была из поддающихся, зависящих от чужого мнения. Да и мать, безусловно, всегда верховодила и была для нее первейшим авторитетом.

Следует ли продолжать, что кто-то из мужей был потенциальным алкоголиком, хотя выпивал всего ничего. «Но все впереди! – удрученно вздыхала мать. – Сама все скоро увидишь! Да и наследственность… Отец у него, кажется, пьяница?» Еще один слишком часто навещал своего сына из первой семьи. «Носил туда деньги. Так много? – удивлялась мать, выпытав у дочери размер суммы. – Нет, это какой-то кошмар! Все туда, все! А что тебе остается? Теперь я понимаю, почему ты три года в старых сапогах! Терпимица ты моя, бедная девочка».

И «терпимица», конечно же, вскоре начинала возмущаться: «Сколько можно! Ты тащишь все туда! Чувство вины? Да мне наплевать на твое чувство вины, когда у меня текут сапоги!»

Было понятно – ни один зять матери не угодит. Цель была одна – остаться с дочерью наедине. Ревность или безграничный эгоизм? Скорее всего, второе. Мать боялась остаться одна, потому что какой-нибудь из Людмилиных мужей, порезвее и поумнее, мог вполне увезти ее из родительского дома. Или куда хуже – потребовать размена квартиры. Вот этого мать допустить не могла.

Оставшись с дочерью наедине, она снова становилась счастливой, оживленной и радостной. В те дни они не ругались, наоборот, мать крутилась вокруг Людмилы, угождала по-всякому – пекла торты, покупала обновки.

Людмила сначала злилась и винила мать. А потом успокаивалась и в душе соглашалась с ее словами: «Доченька, разве нам плохо вдвоем? Безо всяких там…»

Оставшись вдвоем, не надо было терпеть плохое настроение, капризы, бесконечные просьбы, грязные носки под кроватью, храп по ночам и чужих детей.

И вправду, хорошо ведь! Выходит, что мама права? Мама подает, мама стирает, мама готовит. А она, Людмила, может капризничать от души, дуть губки, демонстрировать настроение и требовать, требовать. Может улечься на диван и пялиться в телевизор. Может не чистить туфли и не гладить юбку. В воскресенье спать до обеда. Сидеть допоздна у подруги.

И как хорошо с мамой на море! Никто не пьет пиво, не играет в карты на пляже и не стремится каждый день в шашлычную, где невыносимо воняет жирным дымом и кислым дешевым вином.

С мамой, и только с мамой, можно неспешно прогуливаться по набережной, сидеть в кафе-мороженом. Часами разглядывать в магазинах юбки и колечки, не слушая фырканий и шипения в ухо.

С мамой можно было бесконечно читать по вечерам, и никто не потребует выключить свет с бесконечным «я хочу спать!».

С мамой можно сколько угодно лежать на пляже, потому что никто не дергает: «Я хочу есть! Тебе что, непонятно?»

Не надо стоять в бесконечных очередях в жутких столовках, где пахнет мокрыми тряпками, а ложки и вилки покрыты застывшим жиром.

А если захочется есть, мама достанет из пакета вымытый виноград, сладкие персики, душистые груши и свежие бутерброды – свежий бублик и местный белый солоноватый сыр. Красота!

Да и хватит с Людмилы страстей, душевных мук, предательств. Наелась досыта, все. Она наконец научилась ценить спокойную жизнь.

* * *

Тасе Александр открылся, когда ему стукнуло восемнадцать – решил, что пора. Ей было тогда к двадцати четырем. Замуж она так и не вышла, работала в школе и была по-прежнему несказанно хороша – для него уж определенно!

Теперь он, студент, встречал ее после работы.