Но пик этого противостояния быстро миновал – дало о себе знать наше преимущество в численности. Мы сбросили улорийцев с правого холма и на некоторое время стали недосягаемы как для вражеской конницы, так и для второго отряда пехоты, располагающегося на соседнем холме – от их пуль мы укрылись на противоположном склоне, а покинуть свою позицию они не могли из страха попасть под копыта своих же всадников.

Впрочем, кирасиры долго себя ждать не заставили. Едва мы успели построиться в каре, поместив в середину построения раненых, как улорийская тяжелая кавалерия, пройдя по дефиле и, к своему великому сожалению, не найдя там противника, вынырнула нам навстречу.

Но то ли фортуна в эту ночь была на нашей стороне, то ли с дисциплиной и выучкой у противника оказалось вовсе не так хорошо, как трубилось на каждом углу, – в общем, голова слегка потерявшей строй кавалерийской колонны вырулила из-за оконечности укрывшего нас холма слишком близко к передним рядам нашей успевшей построиться пехоты. Офицеры не растерялись, и дружный ружейный залп в одночасье вывел из строя три-четыре десятка кавалеристов. Кирасиры отпрянули назад, позволяя пехотному каре двинуться в нужном направлении, попутно пленив раненых улорийцев.

Радоваться было рано, да никто и не собирался. Кирасир против нас оказалось никак не менее полка, и, оправившись от первого неудачного столкновения и восстановив строй, они принялись методично расшатывать каре, атакуя то с фронта, то с фланга, то одновременно с нескольких сторон. Каждая атака начиналась со стрельбы из седла, после чего кавалеристы пытались воспользоваться заминкой при заполнении места павших пехотинцев и ворваться внутрь построения. Но наши младшие командиры присутствия духа не теряли, а солдаты были хорошо обучены и понимали, чем обернется развал каре, поэтому все перестроения выполнялись четко и предпринимаемые улорийцами усилия раз за разом оканчивались ничем. Более того, от ответного ружейного огня кавалерия несла урон, превышающий потери нашей пехоты.

Отчаявшись вскрыть ощетинившееся штыками каре, группа всадников не пожалела своих четвероногих питомцев, заставив их на полном скаку прыгать прямиком на смертоносную сталь. Лошади при этом погибали сразу, а лихих наездников спустя несколько мгновений обозленные гибелью товарищей пехотинцы превращали в подобие подушечек для иголок – выжить с таким количеством колотых ран было просто нереально. Хорошо, что подобные случаи не были массовыми: лошадь – существо умное, и заставить ее вот так бросаться грудью на штыки совсем непросто. Да и кирасиры в большинстве своем относились к своим скакунам бережно, понимая, насколько часто их жизни зависят от надежных четвероногих друзей.

Так что, помучившись с нами часа три, улорийская кавалерия убралась восвояси, оставив в степи не менее двух сотен своих товарищей. Наше счастье, что у улорийцев не оказалось артиллерии. Их счастье, что артиллерии не было у нас.

Лагеря нашей армии мой потрепанный корпус достиг в десятом часу утра. Я пребывал в весьма подавленном состоянии: несмотря на удачный, в общем-то, исход дела мы понесли достаточно большие потери, и кого, как не себя любимого, было винить в решении сунуться к противнику без предварительной разведки. И еще всю обратную дорогу я мрачно размышлял о той сволочи, что подсунула Федору дезинформацию.

– Что случилось? – удивленно спросил старший царевич, поднимая голову от разложенной на походном столе карты, как только за моей спиной опустился полог шатра главнокомандующего.

Меня изрядно разозлил этот тон – в нем не было ничего, кроме удивления, будто он послал меня на легкую прогулку с заранее предрешенным счастливым концом, а я вместо победных реляций заявляюсь уставший, побитый, растрепанный, потеряв до шестой части личного состава.

– Мы попали в засаду, ваше высочество, – раздраженно бросил я, бесцеремонно усаживаясь на табурет в присутствии наследника таридийского престола без его на то разрешения. Дружба дружбой, но обычно я старался на службе соблюдать субординацию. Впрочем, меня извинял тот факт, что я с ног валился от усталости. – И засада эта была не спонтанной. Я потерял до полутысячи солдат. А если бы противник догадался подтянуть артиллерию, мы бы все там полегли.

– Думаешь, предательство? – задумчиво произнес Федор, сощурив глаза.

– Не знаю, но очень на то похоже, – ответил я, – от кого поступила информация?

– От генерала Сиверса, – царевич выудил из стопки донесений помятый лист бумаги и протянул мне, – но это просто донесение, ничего более.

Генерал Сиверс был мне неприятен – высокий сухощавый мужчина лет сорока с вечно надменным выражением лица, к тому же происходивший из уппландских дворян, что никак не добавляло ему доверия среди таридийцев. Но неприязнь – это еще не повод для обвинения в предательстве, тем паче что донесение действительно было просто констатацией факта: такие-то люди сообщили то-то и то-то. Никаких предложений типа «направить туда корпус полковника Бодрова» не было и в помине.

– Убедился?

– Да, – я вернул донесение, – но улорийцы знали, что корпусом командую я, они ждали меня!

– Ты прикрывал отход Григорянского и оказался ближе всего к месту обнаружения этого отряда. Было вполне естественным направить туда именно тебя. Расскажи-ка, как было дело.

И я рассказал со всеми возможными подробностями, умолчав лишь о том, что мог бы прочесать холмы прежде, чем сунуться в это проклятое дефиле.

– Ну вот, видишь, Миха, – облегченно вздохнул Федор – мысль о предательстве нравилась ему не более моего, – в тебе всего лишь признали князя. А князей у нас пруд пруди, взять хоть того же Григорянского. Может, его как раз и ждали?

– Да нет, исключено, – я обреченно махнул рукой, признавая правоту царевича, – Василий был при артиллерии и двигался в противоположном направлении. И если тут обошлось без предателей, то, значит, кто-то из военачальников Яноша сумел так сопоставить данные. И даже не знаю, что для нас страшнее.

– Страшно здесь будет дня через два-три, когда подтянутся основные силы улорийцев. Кстати, как думаешь, куда мне поставить два полка новобранцев?

– Новобранцев? – переспросил я, сбитый с толку сменой темы разговора.

– Да, только сформированные полки, их даже еще не переодели в форму.

– Не знаю, куда их поставить, Федор Иванович, – я мысленно усмехнулся, вспомнив историю с переодеванием новобранцев перед Полтавской битвой, – но я бы советовал переодеть их. То есть приказать поменяться одеждой с надежными, обстрелянными полками. И переодетых ветеранов поставить где-нибудь на виду. А новобранцев лучше вообще разделить по разным полкам.

– Хм, интересная мысль. Ладно, иди, отдыхай, нас ждет Судный день, – Федор указал мне место на карте, где я должен был встать со своим корпусом. И напоследок добавил: – Похоже, что летом ты не такой везучий, как зимой, Князь Холод! Зимой бы ты разделал кирасир под орех.

При чем здесь везение? Операции, завершившиеся благополучно, я сам разрабатывал и сам претворял в жизнь. И без разведки шагу не ступал. А тут – неожиданный приказ, основанный на неизвестно чьих словах! Промычав невнятные ругательства, я поспешил покинуть шатер главнокомандующего. Нужно было разместить людей и самому отдохнуть от ночных приключений. Время подумать о причинах произошедшего у меня еще будет. А может, и нет.