Громкий смех заставил Дункана замолчать. Спустя полминуты он снова заговорил, теперь уже серьезно:

— Я упомянул «Улисса» Джеймса Джойса, и он напомнил мне о том, о чем я давно хотел сказать. Долгие годы нам долдонили о храбрости судьи Вулси, который позволил этой порнографической книге попасть на нашу землю, долгие годы нам ставили в пример доблесть судей Огастэса и Лернида Хэндов, которые оставили решения Вулси в силе. Но, друзья, не обессудьте. Никакие ссылки на Вулси и Хэндов не помешают мне выслушать человека, которому следовало бы дать слово в первую очередь, настоящего храбреца, осмелившегося не согласиться с решением Хэнда на том апелляционном процессе. Я говорю о давно забытом судье апелляционного суда Мартине Мантоне. Его возражения каждый из нас должен записать на скрижалях нашего крестового похода против осквернителей свободы. «Конгресс принял этот законодательный акт против непристойности в интересах большинства населения, — писал Мантон, считая, что только ненормальный человек надеется защитить себя сам. Потом он продолжает: — Не люди существуют ради литературы, чтобы принести автору славу, обогатить издателя, а книге предоставить рынок. Совсем наоборот, литература существует для людей, чтобы ободрить уставших, утешить скорбящих, поддержать упавших духом, привить человеку интерес к окружающему миру, дать радость жизни и пробудить любовь к человечеству. Искусство, которое замкнуто на самом себе, бессердечно и скоро перестает быть искусством. Искусство, существующее только для удовлетворения потребностей рынка, вовсе не искусство, а торгашество. Единственным подлинным искусством является искусство, существующее для людей… Шедевры никогда не создавались людьми с непристойными и похотливыми помыслами, людьми, не верящими в Бога… Хорошее произведение литературы имеет прочные и надежные критерии оценки, оно, как всякая добротная вещь, благодарно и живет долго. Ему необходим человек, которого оно призвано веселить, утешать, очищать. Только хорошими книгами писатели могут заслужить право на свое место в мире». Я очень надеюсь, что эти слова навсегда станут девизом ОБЗПЖ и наши люди начнут остерегаться…

При упоминании имени Мартина Мантона серые клеточки Барретта усиленно заработали и быстро нашли то, что искали. Благородный судья Мантон через несколько лет после произнесения этих возвышенных слов был арестован за препятствование принятию справедливого решения и отсидел в федеральной тюрьме девятнадцать месяцев. Барретт спросил себя, стоит ли сообщить об этом Фей, слушавшей прокурора с открытым ртом, и решил промолчать. Слишком она была увлечена красноречием Дункана. Майк опять прислушался.

— …да, со вниманием отнестись к словам судьи Мантона, — говорил Дункан. — Потому что, если бы несколько недель назад им последовал один издатель и один книготорговец, в нашем городе было бы меньше насилия и наши соседи так не страдали бы.

Элмо Дункан сделал паузу и немедленно получил шквал аплодисментов в награду за это первое упоминание о «Семи минутах» и изнасиловании, совершенном Джерри Гриффитом.

Майк Барретт посмотрел на рукоплещущую Фей и еще раз обернулся на Мэгги Рассел. Как и прежде, она не хлопала. Мисс Рассел взяла пустой стакан и сумочку, внезапно встала, встретилась с Майком взглядом и направилась к выходу.

Ее неожиданный уход ошеломил Барретта. Он не сомневался, что она пришла сюда, потому что симпатизирует ОБЗПЖ и Элмо Дункану. Ведь они хотели запретить книгу, которая, по их мнению, толкнула Джерри Гриффита на изнасилование. А Джерри и Мэгги Рассел были близкими родственниками. Тогда почему же она ушла так внезапно и, похоже, без намерения вернуться, не дождавшись окончания речи окружного прокурора?

По какой-то загадочной причине девушка не соглашалась с Дунканом. Может, при благоприятном стечении обстоятельств к защите она отнесется более благосклонно? Над этим стоило подумать.

Фей внимательно слушала Дункана. Барретт наклонился к ней и прошептал:

— Извини, дорогая. Я сейчас вернусь.

— Куда ты, Майк?

— В туалет. Потом расскажешь, что я пропустил.

Майк Барретт направился к дверям. Мэгги Рассел поставила пустой стакан на столик и пошла по длинному коридору. Он бросился вдогонку и окликнул ее:

— Мисс Рассел…

Она остановилась, не выказав никакого удивления.

— Не хочется упускать такой случай поговорить с вами, — сказал Майк, догнав ее.

Она молча ждала.

— Ваши родственники Гриффиты… Я слышал, вы живете с ними.

— Я секретарь и компаньонка миссис Гриффит.

— Фей говорила о ваших отношениях с Джерри.

— Что она сказала?

— Что вы большие друзья.

— Да, мы не только родственники, но и близкие друзья. — Она пристально посмотрела на Барретта, потом многозначительно добавила: — И я готова защищать его от любого человека, который захочет причинить ему боль.

— Если вы намекаете на меня, то неправильно выбрали цель, — нахмурился Барретт. — Мне незачем причинять боль Джерри Гриффиту. Совсем наоборот. Мне жаль его, и я сочувствую всем вам. Джерри интересует меня лишь с профессиональной точки зрения. Я защищаю продавца книги, которая, по словам Джерри, заставила его совершить преступление. То немногое, что мне известно о юношеской преступности, не убеждает меня, что чтение книг виновато в росте числа правонарушений. Существует множество других факторов, которые нельзя не принимать во внимание, и среди них воспитание и семья. Я надеялся поговорить об этом.

Мэгги Рассел не мигая смотрела на него своими зеленовато-серыми глазами.

— Сама удивляюсь, почему я вас до сих пор слушаю? Что дало вам повод хотя бы на секунду подумать, будто я захочу обсуждать личную жизнь своих родственников?

— Ну, с одной стороны, ваше поведение в зале, — ответил Барретт. — То, что вы сюда пришли, вполне объяснимо, но мы с вами оказались единственными людьми в зале, которые не рукоплескали глупостям окружного прокурора. А когда вы вышли, мне подумалось, что вы, возможно, не вполне разделяете его взгляды. Может, я неправильно истолковал ваш поступок, но такая мысль промелькнула. На какую-то долю секунды, глядя на вас, я… Вы кажетесь мне честной, умной и откровенной, способной понять, что разговор со мной не повредит Джерри, а кое в чем поможет ему.

Мэгги спокойно положила обе руки на сумочку, которую держала перед грудью, и ответила:

— Мистер Барретт, начну с вашего последнего замечания. Я умная и откровенная, и поэтому у меня хватит ума и откровенности сказать вам, что мой дальнейший разговор с вами может стать предательством по отношению к тем, кто так много сделал для меня. Теперь о мистере Дункане. Меня совершенно не интересуют его взгляды на цензуру в целом. Защитить Джерри — вот единственное, что интересует меня сейчас. Сегодня я пришла сюда послушать окружного прокурора, потому что он собирается выступить в суде против источника всех бед Джерри. В этом смысле мистер Дункан будет защищать Джерри и поможет смягчить его вину. А ушла я, потому что насмотрелась и наслушалась вволю.