Я очнулся от звонкой пощечины. Затылок ударился о каменную плиту, пыхнул огнем. Я открыл глаза.

Бледная Ольга решительно отвела кулачок в сторону, намереваясь одним ударом раскрошить мне челюсть. Я перехватил запястье.

– Минуточку, ты что творишь? Убьешь же, дуреха…

Она со свистом выпустила воздух.

– С возвращением, Карнаш, черт тебя побери…

И провалилась в глухую прострацию. Мы лежали на стальной решетке. Под нами что-то монотонно журчало, а прямо над головой, сквозь сдвинутую крышку колодца маячил тусклый свет. Я провел рукой по решетке. Нащупал мешок, автоматы. Слава Богу. Потрогал стену. Холодно. Скользко. Паршиво на душе.

– Случилось что-то? – глупо спросил я.

Она не расслышала в своей прострации. Голова уже практически не болела, я стал усердно раскидывать мозгами. Во-первых, где остальные? Во-вторых, с какой это божьей помощью она засунула меня в эту дыру?

– Ты ничего не помнишь? – вздрогнула Ольга.

– Совершенно, – мне стало стыдно – словно напился, что-то натворил и, естественно, потерял память.

– Ты зацепил Ведьмину плесень, – тяжело вздохнула Ольга. – Как и предсказывала. Только не спрашивай, что это такое, сама не знаю. Загадочная аномальная зона, в которой люди сходят с ума… Я сама с тобой нахваталась – в терпимом, впрочем, объеме. Но депрессия и подавленность снова со мной… Извержение безумия, Карнаш. Ты порывался подраться, засадил мне по челюсти, полюбуйся. – Она потерла красиво отливающую ультрамарином скулу. – Впрочем, за тот удар мы с тобой расквитались… Потом ты матерился, как прапорщик, горланил какие-то песни. Потом тебе приспичило выговориться. Ты изливал мне душу о своей божественной Марине, и, пока ты это делал, от тебя исходил такой шум, что срочно встал вопрос о твоей изоляции. Я не могу больше слушать про твою Марину! Она меня бесит и превращает в валькирию! – Она смутилась. – Сейчас мы в квартале от желтого тумана, где-то в районе Сухого Лога. Я оттащила тебя за пределы, часть пути ты шел самостоятельно, причем постоянно норовил куда-то свернуть, а потом просто рухнул, захрапел, и мне пришлось волочь тебя до ближайшего колодца. Не спрашивай, как я тебя в него затолкала, я сильная…

– М-да, стыдоба. – Я покарябал отрастающую щетину. – Спасибо, Ольга, вот ты и спасла меня.

– Ты еще удачно отделался, – буркнула она. – Один «старатель» мне рассказывал, как в этой плесени люди на его глазах теряли рассудок, царапали себе кожу, резали вены… А ты отделался легким загулом. Проехали, Карнаш, уже не стоит переживать по этому поводу.

– Интересно, есть что-нибудь еще, о чем мне не стоит переживать? – проворчал я. – Господи, я ни хрена не помню, все выдуло из головы… Какая программа? Где мы еще не были? Надеюсь, Молчун и Кузьма терпеливо дожидаются нас наверху – в сухом и безопасном месте?

Она посмотрела на меня как-то странно. Вроде бы спокойно, но в мутных глазах мелькнуло отдаленное беспокойство.

– Черт… – хрипло вымолвила она, и беспокойство стало расти в объеме, обращаться в страх. – Я с тобой сама не своя, Карнаш… Одно время они были рядом, потом куда-то пропали, потом я снова их видела, но как-то даже не задумывалась… Блин, это ты во всем виноват!

Мы пулей вылетели из колодца. Сердце билось, как полковой барабан. Опекуны, мать нашу! В разрушенном городе вообще никого не было, кроме нас! Разбитая улица Богдана Хмельницкого уносилась на северо-восток. Все видимое пространство лежало в руинах. Остовы пафосных новостроек в белесой дымке, горка щебня и пепла на месте Калининского универмага… Мы бросились обратно, попятились от желтоватых завихрений, плывущих поперек дороги к битым колоннам академии путей сообщения.

– Нет, здесь делать нечего… – яростно терла лоб Ольга, убыстряя рождение мысли. – Из тумана они выбрались, я точно помню, Кузьма ругался, Молчун ворчал… Они тащились за мной, когда я тебя волокла. Кузьма еще предлагал свои услуги в качества носильщика тяжестей – правда, выглядел при этом, словно травки обкурился…

Она уставилась на меня с суеверным ужасом. Ну и кто, скажите на милость, в этом виноват? Неужели я? Мы помчались обратно – как будто универмаг на Сухом Логу уже закрывался, а нам надо было срочно купить крайне важную в хозяйстве вещь! Мы метались по развалинам, лезли в какие-то щели, рискуя попасть под обвал. Звали пропащих, но они не выходили. В этом проклятом районе не было НИКОГО. И вообще, я заметил странную тенденцию – чем ближе мы подбирались к конечному пункту нашего маршрута, тем менее заселенным становился город. В Снегирях колония имелась – это подтверждали не связанные между собой источники, но почему тогда в этом районе такая пустота? Не связана ли она с бывшим заводом химконцентратов, на котором обогащался уран и оружейный плутоний? Все эти аномальные зоны, причудливое содержимое атмосферы…

Мы бегали по улицам и прочесывали руины не менее двух часов. Не за горами был вечер. Мы дико вымотались. Мальчишки и собаки нигде не было! Самые черные мысли лезли в голову. Мы не могли уйти, оставив их в этом гиблом месте!

– Стоп, – сказала Ольга, перестав метаться и взъерошив грязные волосы. – Давай относиться ко всему с буддистским спокойствием. Интуиция нам подсказывает, что с нашими шалопаями ничего ужасного не случилось. В плесень они не попали – разве что краем. Мы их найдем – рано или поздно. Но торчать на открытом месте не дело. Молчун найдет нас по запаху. Не знаю, как ты, но я страшно устала, с удовольствием бы сейчас присела или прилегла.

За руинами громоздкого сталинского здания на «Богдашке» мы нашли чудом сохранившуюся бойлерную, вход в которую удобно подпирался насквозь проеденным грибками и воняющим тухлятиной котлом с чугунными ногами. Через узкое окошко под потолком просачивался тусклый свет. На дне котла обнаружился слой застывшего масла, которое лениво загорелось, когда мы бросили в него спичку. Воздух в районе котла начал прогреваться. Под полом вскрылся отстойник с ржавой водой. Не бог весть какой бассейн, но помыться можно. Я горячо надеялся, что антибиотики, которыми мы наелись до отвала (до приземления в приходе отца Климентия, где меня обобрали), пока действовали.

– Отвернись, я помоюсь, – как-то глухо вымолвила Ольга. – Не могу уже так жить, все тело чешется.

Я отвернулся, почувствовав, как под желудком что-то буркнуло и шевельнулось. Отошел к окну, чтобы не смущать купальщицу. Она шуршала одеждами, зачерпывала воду какой-то выгнутой жестяной банкой, вполголоса жаловалась, что мыло не мылится, вода холодная, температура окружающей среды ничем не лучше, и будет замечательно, если несчастная девушка подхватит менингит!

Я терпеливо ждал, стараясь ни о чем не думать. Какое мне дело до того, что она там делала?! У меня другая жизнь, другие планы, и присутствующие в них не значатся!

– Можешь оборачиваться, – проворчала она. – Как я выгляжу?

– Как я, – не очень ласково отозвался я, отворачиваясь от окна. И сердце забилось неровно, на повышенной передаче, едва не вырвалось из груди! Она не выглядела, как я! Ольга стояла передо мной, в чем мать родила – стояла спокойно, опустив руки по швам, безотрывно смотрела в глаза, и только слабое подергивание нижней губы выдавало волнение! «И куда это мы так разделись?» – чуть не вырвалось. Но прикушенный язык отказался болтать всякий вздор, я поперхнулся, закашлялся. В горле пересохло. Я ведь не замечал, что Ольга – очень привлекательная женщина! Под ворохом одежд пряталось упругое тело с шелковистой кожей – просто невероятное для тех, кому за тридцать. Под шапкой – волосы, которые, если отмыть, весьма достойны и имеют приятный пепельный окрас. Под деланым пренебрежением и насмешливостью – истинное отношение ко мне…