— Не оставляйте меня одну.

— Не плачьте. Господь вас не осудит. Вы славный человек. Господь наказывает только тех, кто творит такое без конца — закоренелых грешников. Ведите же себя рассудительно.

— Мне придется назвать ваше имя.

— Что?

— Ваше имя. Мне придется назвать его священнику.

— Почему вы так думаете? Чепуха.

— Он меня спросит.

— Вовсе нет.

— Обязательно спросит. И они отправят священника к моей матери.

— Не может этого быть. Дело священников — прощать грехи.

— Нет.

— Мисс Фрост, значит с вами когда-то уже произошло нечто подобное.

— Да.

— О Господи. И они послали священника к вашей матери?

— Да.

— И он спрашивал имя мужчины?

— Да.

— Просто невероятно. И когда это произошло?

— Когда мне было двадцать лет.

— И при каких обстоятельствах?

— Он у нас работал. Тогда они послали меня в монастырь в Дублин для искупления грехов. Священник заявил мне, что не отпустит мне грехи, пока я не назову его имя. А вы ведь женаты.

— Вы боитесь священника?

— Да.

— Где-то в порту есть церковь специально предназначенная для подобных дел. Я выясню, где она находится.

— Ради Бога, не надо. Не хочу, чтобы меня там увидели. Это неприлично.

— Не бывает приличных грехов, мисс Фрост. А теперь немножко отдохните, и все будет в порядке.

— Не знаю, что мне делать.

— Не все священники, которые отпускают грехи, одинаково строгие. Узнайте, кто из них более сговорчивый.

— Я знаю их всех. И мне некого спросить о чем-либо подобном. Сразу пойдут слухи.

— Тогда засните. Утро вечера мудренее.

Себастьян протянул ей руку. По-дружески похлопал по плечу. Она утерла слезы и шмыгнула носом. Я выпил маленький глоток холодной воды — для закалки. Мисс Фрост закрыла глаза. Она сейчас уснет. У нее вполне пристойная, хотя и маленькая, зарплата, и ей не о чем беспокоиться. Она может заниматься этим сколько угодно, а потом одним махом все рассказать на исповеди. О Боже, невзирая на твои недостатки, я тебя все равно люблю. А если он спросит тебя, виляла ли ты своей задницей? Похоже, что лестница, ведущая к небу, состоит из множества ступенек. И Ирландия расположена выше всех, на самом верху этой лестницы, почти у самого неба. Правда, здесь вредят Христу чрезмерной рекламой.

Понедельник. Утро. Шесть часов. Себастьян перелез через мисс Фрост и на ощупь по темной комнате пробрался в ванную. Дезодорированным мылом мисс Фрост вымыл лицо, кожу вокруг глаз и шею ниже затылка, а затем для хорошего самочувствия облил голову ледяной водой. Привычная утренняя процедура. И хорошенько почистить зубы пастой, особенно задние, коренные.

На цыпочках обратно в комнату, к комоду мисс Фрост. Тихонько выдвинул ящик. Мисс Фрост крепко спит. Вынести ящик в холл и одолжить одну из этих блузок. Ба-бах. В темноте он выпустил ящик из рук. Какой ужасный грохот.

Перепуганный голос проснувшейся мисс Фрост:

— Кто здесь?

— Это я.

— Святое семейство! Что случилось?

— Небольшое происшествие.

— Ах так…

Прежде мне никогда не доводилось беседовать с мисс Фрост ранним утром.

Они разговаривают впотьмах.

— Я бы хотел спросить вас, мисс Фрост, не могли ли бы вы одолжить мне одну из ваших блузок?

Некоторое время мисс Фрост молчит. Голый Дэнджерфилд стоит на полу. Непроглядная тьма. Наконец послышался ее неуверенный, чуть писклявый, голос.

— Разумеется, могу.

— Пусть всегда вас хранит и поддерживает Господь.

Себастьян на ощупь находит на полу ящик и выносит его вместе со стулом в коридор. Если бы горел свет, я бы умер от стыда. Голые беззащитны. Мой лучший друг — ночь. Смерть — это препятствие, которое нужно обойти, если хочешь дожить до зрелых лет, преисполненных чревоугодия, похоти и лени. Залягу в своей берлоге и занавешу одеялами стратегически важные окна. Мисс Фрост добра ко мне. Оставила мне завтрак. Но теперь мне предлагают только овсяные печеньица. Которые совершенно неудобоваримы. Черт побрал бы мой акцент.

Она очень огорчена и испытывает угрызения совести. Разумеется, исповедь это не лучшее времяпрепровождение. Я постараюсь успокоить ее цитатами из Фомы Аквинского. И прошепчу ей на ушко, когда мы будем лежать в постели, что из навоза вырастают лилии. Дабы по-настоящему познать, что такое добродетель, нужно быть закоренелым грешником. Что от того Господу, мисс Фрост, если родится невинный ребенок, проживет жизнь не совершая грехов и почиет в Бозе? Где же искать Божью милость в этой невыносимой, ослепительно белой, стерильной чистоте? Нам этого не надо. Совершенно не надо. Самый белый цвет должен оттеняться чернотой. К тому же праведники на самом деле были довольно изворотливыми ребятами. И она позволила немного себя утешить. Обнаженная, она лежала рядом со мной. Если мама что-то заподозрит, это ее просто убьет. Даже если я пойду исповедоваться в церковь на пристани, они пришлют епископа прямо сюда и запрут меня в монастырь. Моя дорогая мисс Фрост, если сюда явится епископ, я и сам стану на сторону церкви.

Он нашел желтую рубашку. Для хорошего настроения. Мисс Фрост недосчитается и одной из своих жилеток. Мне нужна одежонка потеплее. В порту холодно, как у эскимоса в заднице.

Он оделся, вышел в салон и положил в карман плаща несколько овсяных печений. Затем взял тросточку, которой поднимали жалюзи, и вышел на холодную, промозглую улицу. Вышел через поломанную калитку и поплелся по улице, шумно вдыхая воздух.

Провел тросточкой по доскам забора. Мокро и тихо. Низкие белесые облака. В домах мигают огоньки. Посвистывает на ходу разносчик молока. Слышно, как грохочет трамвай. Утро — это прекрасно.

Вдоль по Таможенному Пирсу, улице вымощенной булыжниками, на которых с грохотом подпрыгивают телеги и цокают подковы лошадей. Становлюсь в стороне и наблюдаю за ними. Такси и пролетки собираются у выхода для пассажиров.

Дэнджерфилд прислонился спиной к стене склада напротив выхода для пассажиров третьего класса. В последний раз придирчиво осмотрел свою одежду, немного поправил галстук и чересчур уж длинный воротник модной блузки мисс Фрост. Приятно будет снова увидеть О’Кифи.

Появляются пассажиры. Дэнджерфилд постукивает тросточкой по стене. Вынул одно овсяное печенье, раскрошил его и сьел. Прогорклое масло. Печенье сухое и клейкое.

Неожиданно в дверном проеме появляется получеловек, полузверь с рыжей бородой и в той же зеленой рубашке, в которой он уехал, и в тех же брюках. Рюкзак болтается у него на животе, все такое же печальное, неулыбчивое лицо. Он замешкался, подозрительно посмотрел на мальчишку-разносчика и купил у него газету, на мгновение раскрыл ее, тут же закрыл и засунул под мышку, неловко поправил лямку рюкзака и, несколько наклонившись вперед, зашагал по причалу. И тут же замер. Медленно повернул голову — его взгляд остановился на молчаливом, напоминающем унылое привидение, Себастьяне Дэнджерфилде, фиолетовые, как у трупа, губы которого расплылись в улыбке, демонстрируя недавно почищенные зубы. Дэнджерфилд по-прежнему опирался спиной о кирпичное здание.