Ничего не ответив, я постучала. За дверью почти сразу послышалось шарканье, затем – стук замков и приглушенный звон цепочки. Судя по звуку, защита от незваных гостей была не слишком-то надежной. Когда хлипкая дверь наконец распахнулась, я стала искать глазами лицо хозяйки. Оно оказалось где-то внизу: голова Матильды Массон едва доставала до моего плеча. В ту секунду я вдруг увидела ее маленькой девочкой: она стояла в море, кое-как придерживая подол мокрого платья одной рукой и своего отца – другой.

– Проходите, проходите, – сказала она.

Мы послушались и зашли в комнату, обставленную старой коричневой мебелью, среди которой выделялась пара садовых стульев из пластика.

– Это вам. – Я протянула женщине букет.

Матильда ахнула – то ли от удивления, то ли в знак благодарности – и положила цветы на окошко в стене, за которым виднелась крошечная кухня. У окна, выходящего на площадь, стояла клетка с голубым волнистым попугайчиком. В квартире было тепло и душно.

Не дожидаясь вопросов, Матильда заговорила первой. По сравнению с записями ее голос звучал тоньше и резче. На мгновение у меня словно выбили почву из-под ног. Перед визитом я заготовила список вопросов: о ее самочувствии, о том, как она оказалась на площади Фет – по соседству с ее родным Бельвилем… Но старушка даже не предложила нам сесть и сходу обрушила на нас поток слов. Я по-прежнему рылась в сумке в поисках блокнота и ручки.

Матильда расположилась в кресле, которое, судя по всему, пережило саму оккупацию; правда, на подлокотнике лежал пульт, а чуть в стороне стоял небольшой телевизор. Поскольку сесть она мне так и не предложила, я устроилась на краю садового стула и легонько кивнула Тарику, чтобы он последовал моему примеру. Меня настолько завораживал сам факт физического присутствия Матильды, что я с трудом разбирала ее речь. Вдруг она прервалась и, взглянув на меня, спросила:

– Ты американка?

– Да, – ответила я.

– А что ты делаешь в Париже?

– Извините, я думала, что профессор Буш вам все объяснил. Я пишу главу для книги по истории. Она о женщинах, которые…

– Какое отношение она имеет к Америке?

– В общем-то никакого. Она про историю. Документальное свидетельство, которое будет интересно любому, кто…

– А он кто?

– Это мой коллега, Тарик. Я надеялась, что профессор…

– Он араб?

– Насколько мне известно, он родился в Северной Африке.

Матильда нахмурилась. На губах у нее лежал слой губной помады, под глазами – черная подводка. С таким макияжем она напоминала девушек из какого-нибудь ночного клуба в Веймаре.

Наконец напряжение спало.

– Мне нравятся арабы, – объявила Матильда, а потом добавила: – Месье Рашид ходит для меня по магазинам.

Я не решалась посмотреть на Тарика.

– В этот район съезжаются люди со всего мира, – продолжила женщина. – Есть даже французы, которые жили с нами по соседству, когда я была маленькой. Арабы – нормальные. А вот евреев я терпеть не могу, такие они…

– Мадам, – мне пришлось оборвать ее на полуслове. – Если не возражаете, я бы хотела задать вам кое-какие вопросы по поводу оккупации. И не могли бы вы говорить чуть помедленнее? У меня не очень хороший французский.

– Я думала, все американцы жирные.

– Нет, это не так. Возвращаясь к нашей теме… Вы не согласитесь ответить на несколько вопросов? Если помните, несколько лет назад вы давали показания для Центра Жана Моллана. Может, мы могли бы с этого начать?

– Я увидела объявление в газете и подумала, что смогу помочь. Мне было что рассказать. Люди столько наврали о прошлом.

– Я слушала ваши записи. У вас очень интересная история. Скажите, как ваши родители относились к немцам?

Я очень обрадовалась, видя, как Матильда на мгновение задумалась. Мне было стыдно за ее комментарии в адрес евреев, но не по личным причинам (в конце концов, у меня имелись достаточные представления об историческом контексте ситуации), а перед Тариком. Мне не хотелось, чтобы он плохо думал о «нас» – обо мне и Матильде.

– Мой отец ненавидел немцев. А матери они нравились. Особенно их зеленыя форма и выбритые затылки. Она была дурой. Там, где жила наша семья, немцев было немного. Они предпочитали кафе на Елисейских Полях. И Булонский лес. Они часто плавали там на лодках. Да зачем им было ходить на рю де Курой? У нас ведь не было ни одного приличного борделя.

Матильда разошлась. В основном она повторяла то, что я уже слышала, но мне не хотелось ее останавливать – вдруг попадется какая-нибудь жемчужина. Я пыталась наскоро записывать за ней в блокноте.

– …продуктовые карточки, но покупать на них было нечего. Так какой смысл в бумажке, по которой тебе полагается полбатона, если в булочной вообще нет хлеба?

– Почему вы остались в Париже? Многие тогда уезжали…

– Ты с ума сошла? У нас не было друзей в Бургундии! Не было загородного поместья! Мы были простые люди. Парижские простолюдины. Я и за городом была всего однажды. Когда я была ребенком, отец возил нас к морю. Поездку оплатила Французская ассоциация ветеранов, и мы…

Мне не хотелось, чтобы Матильда тратила силы на то, что я и так уже знала, поэтому я ее прервала:

– Вы говорили об этом в своих записях. А как вам кажется, кому в те четыре года приходилось труднее: мужчинам или женщинам?

– Конечно, мужчинам. Они все либо сидели по лагерям для военнопленных, либо уезжали работать в Германию. Мы же как жили до немцев, так и продолжали жить. Я по-прежнему работала на фабрике. Мне платили зарплату.

– Что вы думали о немцах? Лично вы?

– Они не доставляли мне неудобств. Молодых я даже жалела. Им все время было стыдно, они не знали, как себя вести. Но ближе к концу войны все изменилось. Вернувшись из России, они постарели. У них внутри что-то сломалось. Они ходили, словно призраки. Да… с немцами все было в порядке. А вот англичан мы ненавидели. Потому что из-за них война никак не кончалась. Ну, и евреев, конечно, тоже.

– Понимаю. Но как насчет…

– И русских. Проклятых большевиков. Разумеется, никто не хотел, чтобы они выиграли войну.

– А что насчет американцев? – не удержалась я.

– Про американцев мы ничего толком не знали, – ответила Матильда. – А потом, когда все кончилось, они вдруг высыпали на наши улицы с парадом.

– Хорошо. Теперь, если не возражаете, я хотела бы спросить вас об Армане, вашем женихе, и о том, как он помогал Сопротивлению.

– Я что же, и о нем рассказывала? В тех записях?

– Да. Вы довольно долго говорили об Армане и о том, как планировали выйти за него замуж. А потом вы упомянули одну встречу с вашей сестрой Луизой. Она рассказала вам, что Армана видели с другой женщиной, которая…