хочешь сказать, я сам назову. При рождении имя тебе было дано Арсланбек. Верно?

Казалось все это нисколько не касается Жетибая. Он не поднял глаз и тогда, когда Каиргалиев стал говорить дальше:

— Да, Арсланбек… Под этим настоящим своим именем ты прошел по многим разработкам. И ты, к твой отец Жумагали. Он-то погиб в перестрелке в тридцать первом, когда его банда пошла на Кара-Бугаз… А твой след, если честно говорить, мы потеряли на долгие годы…

Жетибай молчал.

— Но то — старое — мы сейчас ворошить не будем. Пока будем звать тебя Жетибай… Вот объясни мне, Жетибай, как погиб Касым? Он ведь с тобой пошел, когда вы все разделились у того мохнатого холма? С тобой? Отвечай же…

При имени Касыма Нуралы, тоже отсутствовавший в мыслях, поднял голову и стал прислушиваться.

— Жетибай, ты все еще не хочешь говорить? Тогда меня послушай. Ты Касыму не доверял. Ты думал, он может пойти против тебя и против Жихарева, хоть Жихарев и заготовил фотомонтажи, до самых своих последних минут с ними не расставался. Так?.. И ты сам, ты и пристрелил Касыма.

Нуралы не мог сразу поверить этому капитану. Капитан говорит так нарочно, чтобы она теперь начали все рассказывать друг про друга, все, что было и чего не было.

Но у капитана были свей доводы.

— Да, сам, — повторил он.

Жетибай поймал на себе пристальный взгляд Нуралы.

— Нет…

Это было первое слово, которое Жетибай произнес с тех пор, как Шеген оглушил его в подземной части древнего мазара, и Воронов рядом с подполковником даже замолк на минуту, прислушиваясь к звуку его голоса.

— Как же нет? — рассудительно возразил ему Каиргалиев. — Мы успели осмотреть трупы. У Касыма — пуля из пистолета, выпущенная с близкого расстояния, чуть ли не в упор. Экспертиза покажет… Ты лучше сам расскажи, как все было… Ведь Шеген находился недалеко от того места. И Шеген расскажет то, о чем промолчишь ты.

— Касыма убил его человек, — кивнул Жетибай в сторону переводившего Воронова. — А их человека я убил.

— Которого? Танкабая шли Кареева?

— Который был казах…

— Да… Наверно, Касым хотел ему сдаться, а ты уложил обеих? Так?

— У Танкабая пистолета не было, — вмешался Воронов. — У Николая Кареева тоже не было. Пистолеты были только у меня и у Шегена. Может быть, и нарушение, но он с фронта привез «вальтер», и я разрешил ему оставить.

— Вот видишь… — качал Каиргалиев, но тут Нуралы бросился на Жетибая, схватил его за горло, к Воронов едва успел отдернуть Нуралы за плечи, и капитан выскочил из-за стола, и вдвоем они оттащили Нуралы.

— Ну прямо как на занятиях в разведшколе, где их учат, как и без оружия прикончить человека, — сказал подполковник Андреев.

Каиргалиев, стоя между Жетибаем и Нуралы, заговорил снова, будто ничего и не произошло.

— Что, Нуралы?.. Тебе понятно, кто убил твоего друга? Ты же говорил лейтенанту, что Касым на фронте, когда он был еще человеком, спас тебе жизнь…

Нуралы дрожал.

— Надо их рассадить поодиночке, а то некого будет и допрашивать, — сказал подполковник. — У вас есть помещения?

— Найдутся, — сказал Каиргалиев.

Когда их увели, Воронов спросил у капитана:

— Хоронить наших будем завтра?

— Уже сегодня… — За окнами действительно светало. — Сержанта родственники заберут, увезут в Шубар-Кудук, он родом из Шубар-Кудука…

— А Танкабай?

— Он же сирота, в детском доме воспитывался. Его и Николая Кареева похороним в Еке-Утуне. — И не сразу добавил: — Первые наши воинские могилы в эту вомну.

Воронов повернулся к Андрееву:

— Я вам еще нужен, товарищ подполковник?

— Мне? Конечно, нужен… Но сейчас ты свободен… Капитан, этих троих, надо подбросить до станции и — поездом — к нам… Мы с вами полетим сегодня вместе. Можете понадобиться для следствия. А тебе желаю успеха, лейтенант. — Он крепко стиснул Воронову руку, хлопнул его по плечу и добавил совершенно непонятную фразу: — Бремя — и по силам, и по возрасту…

Когда лейтенант вышел, Каиргалиев снова полистал папку, лежавшую перед ним на столе.

— Да… Вот Арсланбек… Не думал я, что когда-нибудь придется встретиться.

— Сейчас он для нас гораздо важнее как Жетибай, — сказал Андреев. — До нашего отлета надо еще побеседовать. Не с ним, он пока будет молчать. С этими двумя — с Нуралы и Халлыназаром. Особенно с Нуралы.

— Но они могут и не знать — могли до времени не знать, что выходили на мост.

— Думаю, знают…

Подполковник достал из планшетки карту, развернул ее на каиргалиевском столе и тщательно обвел кружком небольшой крестик на колодце Шохай-Кудук.

На улице было совсем светло.

Когда-то, той зимой еще, при расставании со своей девушкой, Воронов с горечью думал, что Катя наконец добилась своего и едет медсестрой в полевой санбат, на переднюю линию, его же отзывают в тихие, как до войны, пески, где он будет гоняться за ветром.

Они познакомились в подмосковном прифронтовом городе, где полк Воронова был на переформировке, и Катя сперва не хотела ни за что с ним встречаться. Она говорила — не надо, чтобы в такое время, время потерь, кто-то становился тебе дорог. Слава богу, ему удалось ее убедить, что это сплошная чушь…

Может быть, впрочем, доля правды в ее словах была, потому что ему сейчас томительно хотелось увидеть ее, а уж если это невозможно, то хотя бы получить письмо. Жаль, что ей нельзя написать, как у них все было…

Он свернул на площадь — к почте, поднялся по трухлявым ступенькам, вошел в несветлую комнату.

— Что у вас с головой, Толя? — поднялась ему навстречу из-за перегородки Галина Петровна. — Почему повязка?

— Задело… И не пулей, не пулей, а камнем.

— Что же вы — камнями, что ли, друг в друга швырялись?.. Но я так рада, что все у вас обошлось.

— Что говорить, там не легкое было дело, — согласился он, не вдаваясь в подробности. — Но было — и прошло. А письма?…

— Нет. Центральное бюро молчит. И ваша девушка молчит… Ждите. Наберитесь терпения и ждите. И на мой запрос о Шуре, о моей дочке — помните, я вам рассказывала о ней, — тоже пока никакого ответа. Но я не теряю надежды. Может быть, если не я, она меня найдет. Наверняка — она ведь тоже пишет всюду.

Из соседней комнаты торопливо вышла Акбота.

— Галия-апа… А где то письмо, которое пришло на имя Абдрахмана Жунусова на колодец Каркын? Надо же это письмо передать сыну, Алибаю.

— Конечно. Я сейчас… Я отложила письмо до вашего возвращения.

Она вышла в подсобку, и Акбота быстро сказала Воронову:

— Если Галия-апа говорит о своей Шуре, вы старайтесь говорить о чем-нибудь другом.