— Сейчас, — проговорила она, не в силах уйти. — Мне надо петь. Ты дождешься меня?

Он кивнул.

Да, он ее дождется. Она знала, что он обязательно дождется. Ей даже на минуту показалось, что он и пришел сюда ради нее…

Она поднялась, неловко задев пепельницу — хрустальную змейку. Змея упала, разбившись на мелкие осколки.

— Ох, прости, — почему-то огорчился он, как будто именно он разбил ее.

Впрочем, может, и разбил? Или, вернее, разбил нечто куда большее, чем пепельница?

Она рассмеялась, впервые за долгое время.

— Это не страшно, — махнула она рукой. — Это даже ХОРОШО.

Она повернулась и пошла к сцене, наступив на один из осколков — маленькую хрустальную головку змеи.

Ей показалось, что из-под изящного каблучка раздалось шипение. И она раздавила ее сильнее, с наслаждением, которое удивило ее саму.

Поднявшись на сцену, она нашла глазами его фигуру. Улыбнулась и вдруг, вместо своей обычной глупой песни про «страстную любовь», запела неожиданно сильным и нежным голосом:

— «Вниз по теченью неба…»

Юлиан поднялся.

Теперь у него не было сомнений. В этом сонном покое рождался ветер. Расправляя крылья. И — это был человек.

Человек, который откажется ему подчиниться — Юлиан почувствовал это, — а каждый, кто отказывался подчиниться ему, был… сильнее. И значит, имел шанс победить.

Его кулаки непроизвольно сжались.

— Нет, — пробормотал он. — ЭТОГО не должно случиться.

— Что с тобой? — спросила Душка, появившаяся на пороге.

Сейчас он пугал ее. Лицо перекосилось, вокруг губ залегла жесткая складка.

«Повелитель змей», — вспомнила почему-то Душка очень старую сказку. Юлиан сейчас был именно таким — холодным и ПУСТЫМ.

Он не слышал ее, погруженный в собственные мысли, и эти мысли не были доступны Душке, но они ей НЕ НРАВИЛИСЬ.

— Юлиан! — позвала она уже громче.

Он вздрогнул и повернулся к ней. Теперь он стал прежним. С той же неизменной ласковой улыбкой.

— Что, маленькая? Что произошло?

— Что это с тобой случилось? — спросила Душка.

— Все в порядке, — произнес он. — Ты зря перепугалась…

Он помолчал, а потом странно зло пробормотал:

— Все будет хорошо. Спектакль еще не окончен, не так ли?

* * *

Душка с трудом дождалась вечера.

Юлиан почему-то передумал и никуда не пошел, а найти предлог, чтобы уйти, Душка никак не могла. Сначала он уже шагнул к двери, но, сжав губы, вернулся, долго смотрел на стеклянный шар, что-то бормоча, и Душка удивилась — она первый раз видела его таким напряженным и нервным. «Он боится кого-то», — догадалась она. Она попыталась заговорить с ним, но он ответил резко и невразумительно, Душка поняла, что сейчас лучше его не трогать. Поэтому она сидела у окна, глядя на парящие над землей первые снежинки. Она так увлеклась этим занятием, что ей даже показалось, будто где-то поют птицы. Но этого не могло быть — даже когда тепло, птицы здесь не пели, что уж теперь, когда начинались холода?

Юлиан все ходил по своей комнате — она слышала его шаги и едва уловимое бормотание.

Она даже разобрала некоторые слова — он говорил по-французски: «Passant, n’est-ce pas chose etrange qu’un demon soit pres d’un ange?»

Он повторил эту странную фразу несколько раз. Потом вышел в комнату, где была Душка, глядя мимо нее, кивнул, налил в стакан воды, выпил одним глотком и снова вернулся к себе.

«Как будто его охватило безумие», — пожала плечами Душка, ощущая странное равнодушие. Ну и пусть.

Наконец Юлиан оделся и ушел.

Теперь Душка была свободна. Повременив немного, она надела куртку и без шапки, в легких ботинках скользнула за дверь почти невидимой тенью.

Радостное предвкушение встречи с Игорем делало мир вокруг нее совершенно иным, чем был он до этого. Казалось, теперь вокруг нее неведомый художник добавил в холодную палитру несколько теплых тонов, и они стали доминантными, несущими на своих крыльях весь окружающий мир.

Она подошла к дому и уже открыла дверь, как два голоса донеслись до нее, заставив резко остановиться.

Она тихо подошла к окну.

Игорь был не один. Его рука играла с роскошными белокурыми волосами. Он то наматывал белокурый локон на палец, то отпускал его…

Тихо рассмеявшись, его собеседница склонилась к его ладони и поцеловала ее. Теперь Душка прекрасно видела ее профиль.

Горячая волна гнева и обиды заставила Душкин рассудок замолчать.

Ариадна. Снова она.

Душка сжала кулачки, закрыла глаза и бросилась прочь.

От стены отделилась тень.

Юлиан посмотрел вслед тающей в темноте Душкиной фигурке и ухмыльнулся:

— Я же сказал, игра еще не окончена. Приобретая одно, теряешь другое. Все еще будет хорошо — так, как я задумал. — Он посмотрел в темное небо и пробормотал: — Я, а не Ты. Именно так!

Ариадна проснулась и даже не сразу смогла вспомнить, что с ней произошло накануне. Что-то очень хорошее.

Что-то похожее на перезвон рождественских колокольчиков из далекого детства…

Она улыбнулась и открыла глаза.

Ах да.

Его светлые волосы смешивались с ее. Она нежно дотронулась пальчиками до его губ, едва-едва, словно боясь стереть с них улыбку.

Сейчас все, что было с ней раньше, уже не имело значения. Вчерашний день померк, а завтрашний…

Она не хотела думать про завтра. У нее есть СЕГОДНЯ, и это главное.

Легко вскочив с кровати, она надела его рубашку — слишком большую для нее.

Бросив взгляд в зеркало, она увидела там совсем юную и новую, неожиданную Ариадну — без косметики, не с причесанными волосок к волоску, а лохматыми волосами, — эта Ариадна показалась ей очень симпатичной, совсем девочкой.

Она вошла в кухню и включила магнитофон, стоящий в уголке.

«Серебро Господа моего», — тихо пел мужской голос. Ариадна закрыла глаза, отдаваясь ритму странных слов. Они волновали ее больше музыки.

Серебро…

«Я ранен светлой стрелой — меня не излечат. Я ранен в сердце — чего мне желать еще? Как будто бы ночь нежна, как будто бы есть еще путь — старый прямой путь нашей любви».

Она слушала, прижав к щекам ладошки, и плакала, потому что это было про них, это была их любовь, и ей подсказали, как все это называется…

«А мы все молчим, а мы все считаем и ждем, — продолжал петь голос. — А мы все поем о себе — о чем же нам петь еще? Но словно бы что-то не так, словно бы блеклы цвета, словно бы нам опять не хватает Тебя…»