Почувствовав мой взгляд, мама подняла на меня глаза и попыталась улыбнуться. Мы с Раданой положили принесенные снопы в кучу. На мгновение мама замерла в нерешительности, как будто хотела прижать нас к себе и расцеловать, но рядом были камапхибали, и она не посмела. Революция осуждала открытое проявление чувств. Мама кивком велела нам продолжить работу. Взяв по охапке стеблей в каждую руку, мы направились к стогам в другом конце двора.

Наконец зазвонил колокол. Можно сделать перерыв и получить обещанное угощение. Помимо рисовых хлопьев, каждому давали банан и рожок с пальмовым соком.

– Приходи позже, – сказала одна из жен камапхибалей, решив, что я выпрашиваю добавку.

– Это для сестры – пояснила я.

Толстая, услышав мои слова, воскликнула:

– А ей что, полагается отдельная порция?

Я застыла на месте. Рассмеявшись, она положила рисовых хлопьев для Раданы и протянула мне миску вместе с бананом и рожком. Прижимая к себе добычу, я поспешила уйти, пока Толстая не передумала.

Мама сидела на соломенной подстилке, прижимая к себе сонную, зевающую Радану. При виде еды, однако, сестра вскочила и запрыгала от радости, облизываясь и протягивая ко мне ручонки, будто хотела обнять меня в порыве внезапной нежности. Мама не могла видеть Радану голодной. Она встала и, взглянув на длинную очередь, выстроившуюся за рисовыми хлопьями, проговорила усталым голосом:

– Наверное, придется долго стоять… Пусть Радана поспит после еды. Будь рядом, не спускай с нее глаз.

Набив рот рисовыми хлопьями и бананом, я смогла только кивнуть в ответ. Радана, жадно причмокивая, как щенок, лакала пальмовый сок из рожка, который я поднесла к ее губам. Сестра вдруг напомнила мне близнецов, и при мысли, что где-то эти двое тоже голодают, у меня на глаза навернулись слезы. Я посмотрела на полную луну и позволила надежде согреть мое сердце: если мир и правда такой маленький, что одна луна способна осветить его целиком, и где-то под этой самой луной, под этим самым небом сейчас близнецы и вся моя семья, пусть хотя бы этой ночью им не грозят ни голод, ни прочие беды.

Мы доели угощение. Радана зевнула, потирая глаза липкими кулачками, размазывая остатки еды по лицу и волосам. Я вытерла ее подолом своей рубашки. Сестра начала клевать носом, тело ее отяжелело. Я бережно уложила ее на крому, и Радана мгновенно уснула.

Повсюду дети, особенно маленькие, просились на руки к матерям, а если те были заняты, находили какое-нибудь уютное местечко под деревом или устраивались на соломе. Было уже поздно, около полуночи – я не могла определить точно из-за ярких огней вокруг, но обычно в это время мы уже спали. Стихло стрекотание сверчков и цикад. Поместье погрузилось в тишину. Люди медленно убирали инструменты и корзины с рисом и собирались домой. И хотя все уже закончили работу, некоторые еще не получили свое угощение, многие надеялись на добавку, а кто-то просто хотел отдохнуть, перевести дух, ощутить прилив сил после еды, прежде чем отправиться в обратный путь.

Я снова подняла глаза к небу и представила, как папа смотрит на меня с луны. Я повсюду ощущала его присутствие. Меня охватило непреодолимое желание поговорить с ним вслух, без посторонних. Нужно было срочно найти какое-нибудь уединенное место. Я взглянула на Радану. С ней ничего не случится, успокоила я себя. Она крепко спит. К тому же Пок и Мае рядом. Они сидели в нескольких футах от нас, около ямы с огнем, прислонившись ссутуленными спинами к стволу дерева. Приникнув друг к другу, прямо как «влюбленные» пальмы около нашей хижины, старики дружно похрапывали.

Проскользнув между стогами, я направилась к лесу, а там пошла знакомой дорогой, плавно рассекая высокую траву, доходившую мне до пояса. Я двигалась так легко, словно стала бесплотным духом, тенью, способной перемещаться в пространстве бесшумно и бесследно. Трава уже доходила мне до плеч. Я остановилась и стала ходить по кругу, утаптывая тонкие, мягкие травинки. Получилось что-то вроде гнезда – в него так и тянуло лечь. Отсюда открывался прекрасный вид на луну: ее не загораживали ни деревья, ни облака. Угнездившись в траве, я начала разговаривать сама с собой. Просто произносила слова, без всякого смысла, – проверяла, как звучит мой голос, прежде чем обратиться к папе, назвать его по имени.

Вдруг послышались чьи-то голоса. Я замерла, припав к земле. Голоса доносились со стороны тропы и сопровождались звуками шагов. Потом что-то пронеслось в воздухе, словно человек поскользнулся и упал.

– Вставай! – приказал мужской голос.

Раздался удар, шаги возобновились.

– Как ты смеешь воровать! Прямо у нас под носом! – воскликнул другой голос.

– Сейчас жатва, а мы голодаем, – оправдывался третий голос.

– Тебе больше не придется голодать. Мы прекратим твои страдания. Что ты на это скажешь?

Ответа не последовало.

– Где же будет твоя могила? В колодце, где лежит землевладелец с семьей, или в лесу, куда мы отвели остальных?

Третий голос по-прежнему молчал.

– Пусть будет в лесу!

Они с силой толкали его вперед. Я лежала в траве, не смея пошевелиться.

Как я вернулась назад? Я шла, бежала, а может, ползла? Как долго меня не было? Когда я вернулась к амбару, все мое тело – руки, ноги, лицо – было изрезано острой травой, исцарапано хлесткими ветками. Мама схватила меня за плечи и, оглядев с ног до головы, стала трясти, так сильно, что моя голова болталась из стороны в сторону.

– Что случилось? Где ты была? Где сестра?

И тут из стога раздался крик:

– Мама!

Их было целое полчище. Огромные, как мухи. Радана визжала, закрывая лицо от роя комаров, словно от пламени.

Когда мы вернулись домой, мама высекла меня. Она хлестала меня по спине тонким черенком пальмового листа, будто раскаленной проволокой. Пок и Мае умоляли маму остановиться, пытались вырвать меня у нее, но она велела не вмешиваться.

– Я – ее мать! – напомнила она старикам и добавила, обращаясь ко мне: – Я оставила тебя с сестрой. Ты должна была смотреть за ней. А ты ушла – и вот что случилось. Посмотри!

Радана лежала на циновке. Ее тело покрылось бугорками от укусов. Но я знала: дело не только в Радане или во мне. Мама вымещала на мне гнев и обиду за все, чего лишилась.

– Ты бросила сестру, поступила безответственно. Ты заслужила наказание. Сама виновата. Ясно? Ты сама виновата!

Я понимала. И не могла ничего сказать.

– Отвечай! Где ты была?

Удар пришелся по пояснице, и у меня вырвалось:

– Папа!

Мама принялась хлестать меня сильнее.

– Он. Тебя. Не слышит. – Каждое слово сопровождалось ударом. – Нечего. Плакать.

Я не плакала – я звала. Через открытую дверь я видела луну, яркую, бесстрашную. Папа. Он улыбался, заливая светом все вокруг. Я хотела, чтобы он прижал меня к себе, провел рукой по моей пылающей спине, собрал осколки моей разбитой любви. Хотела, чтобы он обнял маму, вернул ей нежность и красоту, преобразил ее, как он преображает ночь своим светом.