Он и сам, впрочем, на него не претендовал.

Еще тремя годами раньше, когда лечился от чахотки в Карлсбаде, писал отцу: «Всенижайше прошу за мою непотребность лишить меня короны Российской, понеже вижу себя к сему делу неспособным, понеже памяти весьма лишен, ослабел и непотребен стал к такого народу правлению».

Хотел семейной тихости, молитв, чтения книг немецких и русских, детей от любимой чухонки Афросиньи. Не вышло. Заковали в железо слабого телом и умом царевича и доставили в узкую и сырую келью Петропавловской крепости.

Хотя ни в чем не запирался царевич, всех сподвижников называл, но на Руси кровушку и мучительство весьма любят. Подвешивали на дыбу, клещами три ребра вынули, каленым веником гладили по детородному и прочим местам.

Папаша составлял обширные вопросные пункты, по сей день хранятся они. Порой приходил в пыточный застенок и сам.

Однажды спросил:

— Скажи, сынок, а вот про эту цидульку, — показал лист плотной голубой бумаги, — тут про меня, рогоносца, написано, — тебе ничего не ведомо?

В изломанном, полуживом Алексее вдруг с необычной яркостью встало воспоминание: роскошный замок Эренберг, на самой вершине горы в Тироле, горящий камин и столь желанная Афросиньюшка. Нежной рукой она гладит его голову. Тогда же надоумила: «Отправь батюшке своему цидулю о Катьке, как она рога ему с Гагариным наставляет. Вся Европа о том ведает. Может, отсушит он от сердца Катьку, а то вельми против тебя настропаляет!»

Алексей, раззявив рот с выбитыми передними зубами, с трудом выдавил иное:

— Батюшка, я сам все это удумал… Мой слуга Иван Афанасьев — братец Платона, лакея твоего. Через него подбросили. Не любит государыня тебя. И меня мучить приказала… Мачеха!

Ничего не ответил Петр, только брови грозно свел. Алексей тихонько заплакал:

— Батюшка, оставь меня жить. Заточи в монастырь, пусть в самый дальний. Ведь прежде ты обещал простить… Страсть как жить хочется… Молоденький я…

И вновь Петр промолчал. Лишь рукой провел по голове сына, поцеловал спекшиеся кровью уста.

24 июня 1718 года верховный суд, составленный из людей почтенных — сенаторов, министров, высшего духовенства, военных начальников — всего 125 (!) персон, подписал приговор. Вот эти желтые, пережившие и судей, и несколько поколений листы. Кощунственно сославшись на заповеди святого Евангелия (где прямо сказано: «Не убий!»), перечислив — весьма расплывчато — вины и преступления, которых не было, судьи единодушно определили: «Подвергнуть казни смертной».

Среди прочих подписей есть завитушка и… Матвея Гагарина.

Но любимого развлечения Петра, публичной казни, на сей раз, к великому огорчению черни, не было. Дабы не множить срам своей фамилии, Петр — это утверждали многие — приказал тайно удавить царевича в крепости. В сохранившейся «Записке о погребении» сказано: «Июня 26 числа в седьмом часу пополудни, царевич Алексей Петрович в С.-Питербурхе скончался. И июня ж 27 тело царевича положено по обыкновению в готованный гроб, который обит был кругом черным бархатом, и поставлено в оном гробе в С.-Питербурхской крепости в деревянных хоромах…»

Похороны были пышными, каких «изменникам» никогда не делали. Простые люди были беспрепятственно допущены к телу для прощания. Явились толпы, многие рыдали. В отличие от Петра народ Алексея любил.

Хоронили 30 июня — с архиереями, архимандритом, генералитетом, министрами, под звон колоколов и стройное пение нескольких хоров, при стечении всего народа.

В страшных рыданиях зашлась возле гроба рыже волосая Афросинья — по царской милости ее оставили жить.

И вот еще несколько строк из официальной реляции: «Царское Величество и Ее Величество Государыня царица соизволили с телом царевичевым проститься и оное целовали; а потом господа министры и прочие персоны прощались и целовали тело царевичево в руку. И по совершении надгробного пения, тело царевичево, покрыв кровлею гробной, из Троицкой церкви вынесли в С.-Питербурхскую крепость к соборной церкви святых верховных апостолов Петра и Павла, к уготованному к погребению оного месту».

Государь шел за гробом весьма мрачный. Может, совесть грызла?

Сибирь — страна громадная, немереная. Больше года столичные ревизоры пытали там истину. Вернулись под новый, 1719 год. И полковник Эбинг, и капитан Богатырев положили отчеты. Государь грустно покачал головой:

— Сведения собирали об одном и том же, а разнятся они, как мортира от церковного кадила. Полковник Эбинг, как же вы смеете скрывать преступления губернатора Сибири Гагарина?

Старинный историк писал: «Бедняга стал умолять государя о пощаде, искренно сокрушаясь, что он совершил столь гнусное дело. Он рассказал, как был перед отъездом приглашен императрицей и как, вняв ее просьбе, согласился на низкий обман».

— Кому ты присягал на верность, мне или жене моей? — грозно нахмурился государь. — Я сам перед тем же Богом присягал в душе моей блюсти ненарушимо правосудие, наказывать нарушающих оное, кто бы он ни был, и искоренять всякую неправду. В силу сего священнейшего обязательства и долга моего должен ты умереть, как нарушитель истины, укрыватель злодейства и преступник…

Полковник упал на колени и обнажил свою грудь, исполосованную ранами:

— Это принял я за вас, государь, в боях со шведами. Помилуйте!

Государь малость поразмышлял, вздохнул и вдруг тоже опустился на колени. Он усердно исцеловал все раны и назидательно сказал плакавшему полковнику:

— Я почитаю шрамы, принятые за Отечество. Но умереть ты должен, дабы не нарушить законы.

Полковнику Эбингу голова была отрублена в воскресный день на Троицкой площади. Любопытных собралось мало, ибо зрелище казней всем изрядно приелось.

Не забыл Петр взыскать и с Гагарина. Вскоре после возвращения ревизоров из Сибири, уже в январе 1719 года, Матвей Петрович был арестован и, как принято, подвергнут жутким мукам. Участие в розыске принял и Петр. Когда он полоскал Гагарина кнутом, то вышиб ему глаз — возможно, ненарочно. Спрашивал: «С государыней блудно грешил?» Гагарин с ненавистью пронзал Петра единственным оком и упорно мычал: «Не-ет!»

Имения Гагарина, понятно, конфисковали.

Судьи, рассмотрев материалы следствия, голосовали единодушно: казнить смертной казнью.

Петр обратился к Екатерине:

— Коли желаешь, оставлю Матвейке жизнь.

Та скривилась:

— Плюю на него!

Повесили Матвея Гагарина на Троицкой площади теплым солнечным днем 16 марта 1721 года. Впрочем, некоторые историки (А. Башуцкий и другие) утверждают, что он был обезглавлен секирой.

В жизни капитана Богатырева ничего не изменилось. Как и прежде, не хватало жалованья: часть его Сергей Матвеевич отправлял старой матушке в Москву, остальное оставлял за карточным столом. Ведь он всегда и во все игры играл по-честному.