Он растянул в усмешке алые губы, окаймленные бородой и усами.

— А если я тебя отсюда никогда не выпущу… Не страшно?

Анна улыбнулась:

— Да хоть на всю жизнь. — Она облизала губы, неотрывно глядя на Анисима. — Может, я только о том и мечтала, Анисим.

— Что ж, и молилась?

— А ты как думал?

Он засмеялся:

— Ладно, чего зря болтать. — Он расстегнул свой кафтан из дорогого сукна, не отрывая глаз от лица Анны. Она следила за его движениями, отмечала, как вздрагивают пальцы.

— Оголодал, — усмехнулась она.

— Да и ты тоже. Я вижу, куда ты смотришь.

Она заалела.

— Не в одни же глаза смотреть…

— Сейчас, сейчас…

Он отбросил кафтан, будто расставался с ним навсегда и никогда больше не собирался надевать его. Шагнул к Анне, и обнял ее, утыкаясь в шею короткой бородой.

— Ну, здравствуй, здравствуй, дорогая. — Жесткая борода прошлась по одной щеке, потом по другой. Глуховатый голос заставил затрепетать сердце.

Она молчала, подставляя щеки. Потом почувствовала уверенные губы на своих губах. Рот раскрылся сам собой, выдохнула. Его руки вздернули подол тяжелой шелковой юбки темно-синего цвета и припали к бедрам.

— Шелковая ты моя, кружевная… — Он стиснул бедра, обхватил их пальцами, потом руки скользнули вперед и застыли на животе. — Пошли…

Простыни пахли мятой и чем-то еще, от чего кружилась голова и все плыло. Сладковатый запах дурманил голову, а тело становилось податливым, как тесто, которое давно готово и само собой вылезает из квашни. Она изгибалась так, будто не было в ней костей. Внезапно ей представилось, она — не она вовсе, а угорь. Рыба — не рыба, одному Богу известно, кого он хотел создать. И создал.

Из горла Анны вырвался смешок, когда ей показалось, не только она одна угорь. Был еще один, который скользил по ней, твердый и сноровистый. Она открыла глаза, взглянула, но он уже спрятался… и заставил ее вскрикнуть. Анна увидела, как в темноте сверкнули глаза Анисима.

— Кричи, кричи. Во всю мочь кричи! Тут никто не услышит. Ах, как люблю я, когда подо мной кричит женщина!

Его слова с трудом продирались сквозь толстую пелену какого-то тумана.

— Только француженки кричат, как ты. Наши бабы даже не стонут… Все молчком, — ухмыльнулся он.

Она снова открыла глаза, чувствуя, как ее живот вот-вот задрожит… Если был бы свет, подумала она, то его глаза полыхнули бы синим огнем.

А потом и он закричал. Нет, скорее то был рык, который издает животное в миг победы.

Анисим тяжело дышал, придавив Анну, но она радовалась этой тяжести и слушала, затаившись, как колотится его сердце.

За окном кончалась короткая летняя ночь. Она хоть и пошла уже на прибыль, но все еще была коротка.

Анна лежала и смотрела на рассвет. Она не была наивной девушкой, как тогда, в Кукарке, она знала, что мужчина берет и бросает. Но сейчас ей казалось, что этот рассвет обещает что-то другое в жизни. Ей стало тревожно…

Он наконец пошевелился, выныривая из сна. Посмотрел на нее. Глаза были сытые, спокойные. Он разглядывал ее.

— Анна, какая у тебя шея… Как у лебедя! Нет такой шеи во всей земле Лальской!

— Есть, — оборвала она его, обнимая за голову и притягивая его губы к себе.

— Да где же? — деланно изумился он.

— Вот, — сказала она, взяла его большую руку и положила себе на шею. — Разве она не на земле Лальской?

Он на секунду опешил, потом захохотал.

— Вот за это я тебя и люблю! За несхожесть с другими женщинами.

— Шутишь, Анисим? Или льстишь мне? А может, все мужчины говорят так своим женщинам?

— Не шучу и другим не говорю, но тебе — говорю. А чего шутить-то? Люблю за то, что не изображаешь, как тебе обидно слушать, что я сравниваю тебя с другими.

— А зачем? Мы вольные птицы. — Она помолчали. — Не лебеди.

Он усмехнулся:

— А ты хотела, чтобы как лебеди, вместе? Только честно.

— Честно? А как это, Анисим? — спина одеревенела. Сладкие знания делали нынешние мысли еще горше.

— Честно — это когда правда.

— Правда на сейчас? Или на завтра?

Он засмеялся.

— Ох и вопрос ты мне задала, Анна! Не ответить…

— И не надо. Ты ведь сам правду не скажешь, с чего ты меня сюда привез, глаза завязал.

Он повернулся и приподнялся на локте.

— Глаза завязал, чтобы завлечь покрепче. — Он улыбнулся. — Не веришь, что твоей любви захотел?

— Верю. Я тоже захотела. Потому и поехала с тобой. — Она помолчала. — Снова.

— Тогда что же ты хочешь от меня узнать?

Анна засмеялась и провела пальцем по его губам, обрисовывая их контур.

— Может, ты от меня что-то хочешь узнать, а? Только не сейчас. Ладно?

— Не лги? — Он нарочито нахмурился. — Лгать потом?

— Ну да. Потом. Потом мы будем лгать друг другу. А сейчас давай любить друг друга.

— Снова? Давай. — Он засмеялся. — Не в последний раз, думай, — предупредил он.

— Мы вольные люди, сколько захотим, столько и будем…

Он сдернул с нее юбку, которая до того была задрана на грудь.

— Мешает…

— Бесстыжий!..

— Научился с француженками. Тебе понравится.

Всходило солнце, оно беззастенчиво прошлось своими лучами по нагим почти телам, которые сплелись на широкой постели в доме в лесу. Конь так и стоял возле входа, то ли оседланный, то ли не расседланный с вечера…

Анна больше не могла сидеть в прежней позе и предаваться воспоминаниям, как будто прощаясь со всем, что тут было. Ноги затекли, спина одеревенела. Сладкие воспоминания делали нынешние мысли еще горше.

Так что же, выходит, он не из-за любви ее взял к себе?

Так что же, ей на роду написано обманываться? Одним и тем же мужчиной?

Она почувствовала внезапную тошноту, которая уже целую неделю подступала к горлу. Еще вчера она тайно радовалась этой тошноте. Беременна? Неужели? Анисим, похоже, любит детей, если он так ласков с Софьюшкой. Она видела девочку, хороша малышка.

Анна почувствовала, как рубаха прилипла к телу. Так он ведь и с Софьюшкой играет! Зачем?

Она представила себе нежное личико, темные глаза на нем, как переспелая смородина, застенчивую улыбку. Так улыбаются дети, когда хотят поверить в сказку.

Анна опустилась на землю, больше не заботясь о том, что ее светлая рубаха зазеленится от травы.