Проходил июль. Вместе с ним проходили надежды на лучшую жизнь, душевное спокойствие и почётную старость, но так как проходили они тут каждый день, каждую неделю и каждый месяц, то к ним уже привыкли как к части пейзажа и не обращали внимания, как на самых затасканных портовых шлюх.

А июль был шикарен! В меру дождей, и вот-вот должны пойти грибы с ягодами, и как раз к июлю уже привыкаешь к тому, что радостное солнце с любопытством пьяного друга ломится к тебе в дом днём и ночью, мешая спать и вообще уединяться. Это в мае или в июне ты ещё пытаешься забить окно цветастым китайским пледом, чтоб поспать, а в июле уже спишь и так, просто морщась во сне. И всё это радовало, а ещё радовало то, что мы собирались на парад.

Какой-никакой, а выход в море и надводный переход аж до самого Североморска – всё лучше, чем в базе торчать, как забытым сливам в жопе. И опять же, мы ж не морпехи какие или пограничники, нам маршировать, растопырив плечи, прыгать с парашютов и драться на глазах у изумлённой публики не надо. Нам надо просто постоять на рейде напротив трибуны, предварительно помыв корпус от автографов влюблённых чаек белым по чёрному (и хвост, вы себе не представляете, какой это квест – отмыть хвост «Акулы»!), ну и постоять там часик на палубе, гордо выпятив грудь, пока командующий объезд своих владений будет делать. Да и то не всем, а тем, кто плохо себя вёл или просто сильно хочет поучаствовать в этой помпезности.

Не рад был только Вова Поломай. Нет, он тоже был бы рад, если бы не два обстоятельства, трагическим образом наложившихся друг на друга. Из отпуска как раз вернулся его друг, кум и земляк и привёз посылку от мамы. А так как мама работала на коньячном заводе в городе Бельцы, то все мы знали, что в той посылке. И Вова знал тем более, и это была первая причина, а старпом не хотел отпускать его домой по второй причине – начался ввод ГЭУ и Вову оставили на вторые сутки стоять дежурным по кораблю.

– Слушай, Вова, – почесал голову старпом, – ну давай ты не будешь сегодня меняться? Механики на вводе все, эти карты получают, те палубу моют, ну некем тебя заменить, друх! Ну что тут стоять на вводе? Все по сменам вахту несут – меняй себе верхних вахтенных, и все дела!

– Так, тащ капитан второго ранга, не положено же по уставу на вторые сутки, – робко возразил Вова.

– А мы никому не скажем, так ведь, Владимир? – ласково улыбнулся старпом.

А когда старпом ласково улыбался, то с ним спорить было опасно для жизни и психического здоровья, о чём знал даже последний таракан на корабле, а не то что старший лейтенант из боевой части семь. И Вова, проглотив слюну и вздохнув, потянул лямку дежурства дальше.

Оттянув её до конца по уставу, ожидаемо не завоевав при этом честь и славу, Вова опять подошёл к старпому:

– Тащ, прошу разрешения домой сбегать!

– Чи-и-и-иво? Мы же введённые стоим – у нас выход через шесть часов! Да и на кой хер тебе домой, если ты не женат даже?

– Кортик надо взять и парадную тужурку! Имею острое желание постоять в строю на палубе!

– Владимир, всем будет проще, если ты его просто притупишь, это своё желание!

– Да ладно, пусть бежит, чо ты! – вмешался в разговор командир, и Вова побежал.

Был бы он механиком, или там штурманом, никто бы его не отпустил. Но для перехода надводного в Североморск бэчэсемовцев хватило бы двух-трёх, и то третий нужен был бы только для того, чтобы подносить чаи первым двум. Поэтому все про Вову забыли через пять минут после того, как чёрный его силуэт растаял в зелёном тумане сопок. И вспомнили только тогда, когда командир БЧ-7 доложил во время пересчёта личного состава по команде «По местам стоять, со швартовых сниматься» о том, что на борту отсутствует старший лейтенант Поломай. Не, сначала, конечно, они, как настоящие боевые товарищи, всячески скрывали его отсутствие, но когда швартовые пора было снимать, выбора у них уже не оставалось.

– Как это так может быть? – удивился командир, и удивление его было понятно: Вова был отличным бойцом – грамотным, в меру исполнительным, без меры ответственным, и уж точно никто не ожидал от него, что он не явится на выход в море. Человек строит карьеру по командирской лестнице, стоит на первой ступеньке… И не прийти на выход в море? Ну как себе такое можно представить?

Погоревали, конечно, немного про так бездарно профуканную Вовину карьеру да и поплыли себе по плану.

А погода на улице! Солнце шпарит, небо синее, вода гладкая и блестит, чайки голосят «а на кого ж вы нас оставили, а куда ж мы теперь срать будем?!» – все прямо млеют на мостике. Видели же вы, как вода блестит на солнце, когда она глубокая и спокойная, но колышется, как дышит, и её глубину так просто в ощущениях не постичь, и зайчики солнечные прыгают по покатым её бокам и всё норовят в глаза вам попасть? Ну вот. А кому на мостик нельзя, а нельзя всем, кроме тех, кому можно, потому что тревога же для прохода узкости, те тихонько из рубочного люка просачиваются в надстройку. Щурятся на солнечные лучи, которые проскакивают в щели открытых щитов выдвижных устройств, и курят в рукава. Ну, типа, чтоб командир не заметил. Как будто может некурящий человек не почувствовать, как в трёх метрах от него смолят десять человек… Но командиру пофиг, он тоже расслаблен и дремлет, подставив лицо ветерку, полагаясь на старпома, который лежит пузом на борту ограждения, греет спину и тоже дремлет, потому как знает, что старший на борту, заместитель командира дивизии, обладает такой нервной энергией, что не спит, даже когда спит (ну так кажется от его пассионарности), и будет скакать по мостику, управляя кораблём в любом случае. Так чего бы не понежиться? Вокруг смотреть не на что, сто раз эти пейзажи уже проезжали. Маневрировать не нужно – всех разогнал оперативный заранее от маршрута. Вот Полярный на траверзе – ну на что там смотреть?

– Бугель, я Садко! Доложите куда следуете! Приём! – шипит рация на мостике.

– Какой канал? – подпрыгивает старший на борту.

– Шестнадцатый! – бодро докладывает помощник.

Шестнадцатый – это открытый международный канал связи, и спрашивать по нему, куда следует стратегическая подводная лодка, – не то что не этично, но, скорее, граничит с форменным помешательством разума.

– Што, блядь? Да они там что, пьяные уже всей эскадрой? Я даже не знаю, как их ловчее на хуй послать! А кто такой Садко?

– Да хуй такой блондинистый, кудрявый и с гуслями, – бормочет из-за борта старпом.

– Да я про позывной спрашиваю!

– А. Буксир полярницкий.

– Ну точно в дым! Сука, корсары мазутных бухт!

– Бугель, Бугель, я – Садко! Доложите, куда следуете! Приём!

Старпом лениво берёт рацию:

– Садко. Я Бугель. Следую по плану. Отбой.

Все восторженно смотрят на старпома, от его филигранного искусства послать на хуй, не используя слово «хуй», веет величием безусловно.