Дверь открылась, и в кабинет, печатая шаг, вошел низкорослый, плотно сбитый начальник разведки Блохин. Генералы замолкли в напряжении, не спуская с него глаз.

— Это война, Дмитрий Григорьевич, — негромко произнес Блохин, окинув при этом быстрым взглядом начальника штаба и корпусного комиссара. — По нашим данным, против войск Западного округа с немецкой стороны перешли в наступление тридцать пехотных дивизий, пять танковых, две моторизованные. Пять авиационных и сорок артиллерийских полков. Войска Западного округа…

— Теперь надо говорить «Западного фронта», — поправил Фоминых. — О немцах сведения слишком точные, чтобы можно было принять их на веру.

Корпусной комиссар прошелся по кабинету и глянул в окно. Места и значение каждого человека в эти мгновения переменились. Всевластный командующий уменьшился до микроскопических размеров. А он, Фоминых, возрос, потому как ни за что конкретно не отвечал и меньше других оказался виноватым. Было ясно, что Павлов ответит… а может быть, отыграются на Болдине. Все-таки заместитель командующего. Крупная фигура. Понимает. Пришел розовенький, а сейчас белее полотна. Скорее его и подставят. А героя Испании защитят.

После таких рассуждений командующий в глазах корпусного комиссара опять возрос. А Болдин превратился в маленькую точку.

Под ударом, по мнению Фоминых, оказался и начальник штаба Владимир Ефимович. Климовских или Болдин? С кого первого спросит Кремль? Вот в чем главный вопрос.

Корпусной комиссар попытался разгадать судьбу маленького полковника, принесшего оглушительную весть про войну и перебросившего их одним махом в совершенно другую историю. У самого Фоминых, как и у каждого в кабинете, включая командующего, первой мыслью было не то, как организовать сопротивление немцам, а как точнее представить, узнать, кого сделают виноватым в этой начавшейся катастрофе. Если уж в победных делах подминали ногтем не самых расторопных, то здесь навалят горы трупов между собой, прежде чем немецкая пуля доберется до них. С этой точки зрения корпусной комиссар сильнее был защищен. Но… говорится недаром, что Москва бьет с носка. И сколько людей сомнет широкая подошва репрессий, оставалось только догадываться. Генералы думали про западную границу и со страхом оглядывались на Москву.

То, что фронт валится, становилось яснее с каждым часом. Уж коли немецкие самолеты гоняются за мирным населением, значит, на передовой учинен полный разгром. Похоже, что ни один самолет не удалось поднять в воздух. А ведь были отважные летчики…

Павлов вспомнил молодых парней на аэродроме. Где они сейчас? Сняв трубку московского телефона, Павлов почувствовал, как среди генералов воцарилось гробовое молчание. Москва ответила. У провода оказался Тимошенко. Павлов доложил обстановку. Лицо его сделалось пунцовым. Казалось, командующего хватит удар. Голос, однако, звучал твердо:

— Да, товарищ маршал. Слушаюсь, товарищ маршал.

Когда положил трубку, кровь отхлынула и лицо стало белым. Тоном приказа Дмитрий Григорьевич передал слова наркома обороны:

— Никаких действий против немцев велено не предпринимать. Наладить связь с армиями. Тебе, Иван Васильевич…

Павлов повернулся к Болдину, и тот замер, понимая, что решается его судьба. Павлов нервно закурил и глубоко затянулся.

— …тебе, Иван Васильевич, поручаю еще раз найти Кузнецова и уточнить обстановку. Командарм-2 выходит на связь. А вот Голубев пропал. Один раз позвонил, и больше никаких сведений из 10-й армии нету. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь.

Вот и настала минута, решившая судьбу обоих генералов. Болдин побледнел еще больше. Даже ниточка под глазом начала подергиваться. Он вскочил и вытянулся: «…меня хочешь оставить на растерзание?» — кричали глаза.

И Фоминых отлично понял его состояние. Штаб становился самым опасным местом, которое через считанные минуты начнет терзать звонками Москва. И отвечающий за эту сумятицу будет наверняка обречен. Понимает ли это Павлов? Безусловно. Оттого он и рвется из Минска поближе к огню, в Белосток. И Болдин тут обречен. Ему ли, опытному штабисту, не знать этого? Обречен… Обречен… И Климовских это понимает. Хотя молчит. Ему из штаба никуда не деться. А для Павлова это единственный шанс уцелеть при первых разгромных окриках Кремля. Павлов, конечно, не должен упустить…

На глазах у изумленного комиссара полноватый коротконогий Болдин твердо шагнул навстречу командующему.

— Считаю ваше решение неверным! — хрипло произнес он, справившись с волнением. — Командующему нельзя бросать управление войсками.

Вот оно! Найдено!

Напряжение отпустило или, может быть, передалось Павлову. Глаза его загорелись гневом.

— Вы, товарищ Болдин, заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.

Вот когда он, кругленький обкатанный боровичок, показал свой характер. Молчаливый поединок взглядов одолел стоически. В другую пору сверкание глаз командующего вынесло бы его из кабинета, а тут обнаружились несгибаемая воля и упрямство. «Стреляй, а я не подчинюсь. А ты не выстрелишь», — казалось, говорил его опущенный взгляд.

— Вернее будет, если в Белосток полечу я, — произнес Болдин упрямо.

И Павлов, к удивлению Фоминых, отмолчался. Закурил. Вышел из кабинета. Потом вернулся.

Пронзительный звонок московского телефона снял воцарившееся оцепенение. Павлов и на этот раз удивил Фоминых своей медлительностью, неуверенностью. Трубку успел взять Болдин.

— Слушаю, товарищ маршал. Так точно! Не совсем. Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управление войсками. Прошу разрешить мне вылететь в 10-ю армию.

Неотрывно глядя на своего заместителя, Павлов опустился в кресло и с мрачным видом застыл.

«Все! — подумал Фоминых о нем. — Упустил свой шанс». Да и был ли он? Теперь уже казалось, что не был.

Звучный голос Тимошенко слышался из трубки, будто из соседней комнаты. Не разрешая вылет Павлову и Болдину, Тимошенко приказал немедленно наладить связь с армиями.

После разговора Болдин ушел в свой кабинет, который был втрое меньше, чем кабинет командующего, окна выходили во двор, на теневую сторону, и в помещении в летнее время, когда не топили, чувствовалась промозглость и стылость. Но теперь эта стылость принесла разгоряченному лицу Болдина облегчение и успокоение.

Некоторое время он сидел неподвижно, собираясь с мыслями и размышляя, пока поступившие сведения вновь не накалили воздух: немцы бомбили Белосток, Лиду, Гродно, Волковыск и другие города. Парашютные десанты блокировали во многих местах дороги и железнодорожные пути. Приграничные аэродромы разгромлены. Узнав о потерях, начальник ВВС округа генерал Копец застрелился. Это было грозным предзнаменованием. Болдин подумал и о себе.

Звонок из Москвы дал новое направление его мыслям.

— Почему Павлов не отвечает? — обрушился зычный голос Тимошенко.