— Угрожаешь? — кажется, она непробиваемая. Впрочем, это мы уже проходили.

— Предупреждаю.

— В семь. В моей любимой кофейне. Надеюсь, ты ещё помнишь.

Я помнил. Как и тысячу других мелочей. Но кое-что в своей жизни я бы хотел забыть и не вспоминать. Возможно, у меня есть шанс если и не окончательную точку поставить (всё же она мать моих детей, и этот факт вычеркнуть не получится), то хотя бы взять очень длительную паузу. Желательно на много-много лет вперёд.

Анна

Ромка наконец-то уснул, но во сне продолжал ко мне прижиматься. Я осторожно поцеловала его в светлую макушку. Какой же он сладкий. Мой. Без разницы, кто его мать. Вот же, обнимает меня доверчиво, ласковый котёнок.

Из головы не шли его слова. Кристина. Я ошиблась? Поспешила? Позволила неправде сковать меня по рукам и ногам?..

Правильно Димка сказал: время назад не отмотать. Но если б у меня была такая возможность, сегодня бы я поступила по-другому.

Подумала и замерла. А ведь я… не изменилась. Слушать его не хотела, разговаривать не желала. Пряталась, откладывала, боялась, трусиха. Может, не так-то он и виноват был тогда?

Ну, кто не врёт хоть изредка? Может, были у него на то причины, а я с плеча рубанула и сбежала, дурочка импульсивная. Спряталась в другом городе. Мы ведь канули с концами. Никому не сказали, куда уезжаем и зачем.

Конечно же, Димка не смог меня найти. Попробуй искать иголку в стоге сена. Он, кажется, даже имён моих родителей не знает. Как и я его родню не горела желанием узнавать. Нам было хорошо вместе, а на остальное было наплевать. Мы ведь тогда только-только подошли к черте, когда родственники становятся частью нашей совместной жизни.

Я тихо выскользнула из комнаты, когда поняла, что дом снова ожил. Кажется, приехала заноза моей жизни. Та самая злостная разлучница. И, наверное, я хочу всё знать. Особенно про бабушку.

Не знаю, как выглядела я. Вероятно, как пугало огородное с размазанным макияжем и вороньим гнездом на голове. Не было времени подготовиться. Да и желанием я не горела. Какая есть, такой пусть и любят. И уж точно никакие Кристины мне не указ.

Но сама виновница моей личной трагедии выглядела сногсшибательно. Великолепно. Ухоженная, красивая, холёная. Как с картинки журнала. Поэтому рядом с ней я почувствовала себя полным убожеством.

Но в тот же миг… Бабушка!

Будто взял и щёлкнул пальцами.

Я чмыхнула.

Кристина посмотрела на меня подозрительно.

Я попыталась сдержать смех, но у меня получилось что-то вроде «пых-чпых-чпых».

Иванов маячил на заднем фоне. Усталый, с тёмными кругами под глазами. Похож на зомби из мрачного апокалипсиса. Кристина контрастировала. Бабушка.

И я не выдержала. Почему-то в этот момент я прекрасно поняла смех Иванова у меня дома.

Бабушка. Я смеялась так, что из глаз катились слёзы.

— В чём дело? — растерянно заозиралась Кристина. То на меня смотрела, то на Иванова, который тоже кривил губы в улыбке, наверное, не понимая, почему я смеюсь, но заражённый моим смехом.

— Бабушка… — выдавила я и сползла по стенке.

Рядом крякнула баб Тоня. Тяжело вздохнула Селена.

Кристина подпрыгнула на месте, как коза.

— Кто?! — взревела она басом. — Кто, я вас спрашиваю?! Кто произнёс это мерзкое слово?!

Смеялась я. Смеялся Димка. Мелко тряслась, пряча лицо, бабуля.

И только Селена Исаевна продолжала смотреть на мир печально-философскими глазами, словно страдая от несправедливости этого мира.

— Котики, — сказала она смиренно, — ну нельзя же так. Она страдает.

В глазах Кристины блеснули слёзы. Она обвела нас обиженным взглядом. Таким, с долей гордо униженной оскорблённой невинности.

— Давай, Крис, — перестал ржать Иванов, — скажи правду. Очень нужно, понимаешь? А то Аня десять лет назад решила, что ты моя любовница. И что Митька — мой сын. А всё потому, что ты…

— Тебе надо — ты и говори! — разобиделась Кристина и нервно заколотила туфелькой о паркет, выбивая то ли марш, то ли «Болеро» Равеля в бешено-ритмичной обработке.

Димка тяжело вздохнул.

— Она моя тётка, Ань. Родная сестра мамы.

Анна

— Э-э-э, — недоверчиво посмотрела на Кристину, а затем на бабушку Тоню. Та развела руками, скукожилась и стала словно ещё меньше. То есть, баб Тоня её мать? В голове не укладывалось никак. Вот вообще.

— Ненавижу! — произнесла с чувством Кристина. — Ненавижу, когда об этом говорят, а тем более — обсуждают! Ненавижу, когда напоминают! И если вы позвали меня, чтобы посмеяться, поиздеваться, то спасибо вам большое! У меня и без этого в жизни стрессов хватает! Воссоединилась с семьёй, называется.

Она стремительно кинулась к двери, но там Иванов. Перехватил её за талию и удержал. Кристина вырывалась. А я смотрела на них, и мне всё чудилось: они пара, а это розыгрыш с тёткой — злая шутка, рассчитанная на одного слишком доверчивого и наивного зрителя — меня.

Мозг никак не хотел признавать… правду? Мозг всё равно видел всё в искажённом свете. Мозгу было проще остаться на старых позициях и не ломать годами лелеемую схему Ивановского предательства.

Но… получалось, что не было никакого предательства, измены? Была ложь о командировке и всё?.. А я, подогреваемая змеёй Алёной, всё остальное додумала, разыграла внутри себя трагедию, которой и не существовало никогда?

Убежала, не выясняя отношений. Надо было ему скандал закатать, по морде дать, ногой топнуть, потребовать, чтобы правду сказал.

— Прости, — сказала я Кристине и, сделав шаг, к её руке прикоснулась. Та даже брыкаться перестала, обвисла у Иванова на руках. — Это был не очень хороший смех, наверное, и обидный. Но в то же время — горький и нервный. Ничего бы не случилось десять лет назад, если бы я знала, что ты Димке тётя. Или случилось. Я бы замуж вышла, счастлива была, детей родила. У меня б с Димкой были свои Мишка и Ромка. А может, ещё кто…

В комнате висит такая тишина, что об неё можно порезаться. Кристина смотрит на меня во все глаза. Бабушка Тоня жмётся в угол, словно хочет исчезнуть. Селена головой качает. А ещё… Мишка стоит. Тоже смотрит, поражённый. Мы все — глупые эгоисты. О ребёнке забыли. Устроили тут цирк.

На Димку я не гляжу. Не до того сейчас.

— Извини, — прошу прощения и у ребёнка. — Мы тут… так получилось.

— Свои Ромка и Мишка, — повторяет ребёнок ту фразу, что поразила его больше всего. — А мы чужие. А могли быть твоими.

Вы и так мои… но вслух произнести эти слова — слишком уж самонадеянно. Не имею я права сказать так сейчас. Тем более, что кем бы я их ни считала, важно, кем мальчишки считают меня.