дети. На многих – футболки с изображением Диего Марадоны, который в Аргентине сделался святым покровителем всех обездоленных, затмив собой апостола Фаддея.

Темп марша нарастал, точно всех подгоняла незримая сила, страх не успеть. Даже Соролья, изменив своей неторопливости, едва не перешел на бег – чему способствовали как спортивные шорты с тремя полосками, так и молодость. Альсада немного отстал, чтобы перевести дух. На секунду, не более: уж он-то прекрасно знал, как легко потерять человека в толпе. Все вокруг твердили о победе. Инспектор поймал себя на том, что борется с этой заразительной радостью, которая читалась и на лице племянника, с соблазном утратить бдительность и «отдаться течению», как наверняка назвал бы это Соролья. Но нет: надо оставаться начеку.

Когда они свернули направо, на улицу Хуана Хусто, Альсада заметил два полицейских фургона темно-синего цвета с окнами, забранными решеткой. Из стратегических соображений они были припаркованы по разные стороны проспекта. За левым фургоном виднелся водомет с двумя стволами. Десять полицейских спецназовцев, десять газовых пистолетов в кобурах, десять рубашек с короткими рукавами. Перед жарой и насилием все равны. Инспектор не сомневался: таких машин по пути им встретится не одна. Так вот каково оно – оказаться на другой стороне. Он ощущал тревогу вроде той, о которой рассказывали люди, остановленные за превышение скорости. Нервы на пределе, хотя ничего плохого не сделал. Утрата контроля. Толпа вокруг сгущалась.

Когда в демонстрацию влились потоки людей, решивших примкнуть к маршу в последний момент, темп снова замедлился. Теперь проспект больше походил на склеротическую артерию, закупоренную недовольством обманутого народа. Альсада успокаивал себя мыслью, что в городе – а может, и во всей провинции Буэнос-Айрес – просто не хватит полицейских на такую толпу: большинство отправят охранять площадь Мая перед президентской резиденцией Каса-Росада, куда так рвутся протестующие. Если они будут держаться от нее на расстоянии – сейчас оно составляло почти шесть километров, – им ничего не грозит.

Стоило Альсаде немного расслабиться, и он тут же начинал выискивать в толпе возможных провокаторов. С этим он ничего не мог поделать. Достаточно одному разъяренному парню кинуть урну в полицейскую машину, и может начаться бойня. К тому же толпа состояла не только из мирных граждан. Альсада с первого взгляда отличал возмущенных отцов семейства от тех, кто уже поднаторел в уличной гимнастике, пускай сегодня они особенно старались смешаться с людской массой. В этот раз их лица не прятались за шарфами или носовыми платками. Но даже по отсутствию рубашек (попробуй ухватить бегущего подростка за торчащие ребра) и тщательно зашнурованным кроссовкам (ребята знают, что легко удерут от вооруженного полицейского) вычислить их ничего не стоило. А еще по одинаковой бижутерии, свистку на шее – вот оно, единственное эффективное оружие против полицейского усиления. А еще эти пацаны не поддавались естественному порыву пойти по проезжей части, раз уж сегодня это разрешено. Они были знакомы с полицейской тактикой, знали наизусть все их руководства. Самый лучший способ разгона демонстрации – атака по центру: тогда можно разбить толпу на маленькие группки, справиться с которыми куда проще. Именно этим и руководствовался Наполеон III, когда строил первые авеню в Париже: оставил место для лобовых атак конной жандармерии. Вот почему эти клоуны предпочитают с тротуаров не сходить. Как, впрочем, и Альсада. Да и Соролья тоже, если бы не думал о чем-то своем.

Хлопки. Свист. Крики. Лязг и звон кастрюль, ковшиков и сковородок под ударами шумовок и ложек. Народ в поиске своего ритма. Мощь толпы завораживала Альсаду. Пришли новые времена. Голод уступил место ярости. Коротким спазмам бунта. По асфальту стучали шлепанцы. Руки крепко сжимали аргентинские флаги, в которые, несмотря на жару, укутались слишком многие. К собственному изумлению, именно в эпицентре этой какофонии Альсада наконец успокоился: перестал выискивать в толпе подозрительные лица, перестал просчитывать маршрут побега, а просто отдался людскому потоку. А когда они свернули влево, на Авенида Доктор Онорио Пуэйрредон, Хоакин даже испытал волнующее предвкушение; конец шествия уже близился.

Альсада взволнованно выкрикнул «¡Hijos de puta!» и поразился звуку собственного голоса. Как только над горизонтом потных лбов появилась рождественская елка, он сразу же указал на нее Соролье. Племянник улыбнулся. В этот год вместо Рождества Христова они будут праздновать рождение, пусть и с наложением щипцов, новой Аргентины. Хорхе бы понравилось.

Неподалеку он заметил журналистку из «Кадена-Нуэве». Та не спешила выступить перед камерой – телеканалы все равно пока свернули вещание. Все, что они сегодня наснимут, придется убрать в стол до тех времен, пока не отменят военное положение. Инспектор услышал, как она бормочет «последняя диктатура», и не сдержал усмешки. Наполовину в точку, наполовину – выдача желаемого за действительное. Неподалеку от нее парочка журналистов-иностранцев пыталась растолкать народ в попытке освободить место длясъемок, чтобы предъявить начальству эффектные кадры и оправдать свои командировочные расходы. Альсада с первого взгляда понял: ничего у них не выйдет. На счастье полицейских – и большинства мировых лидеров – демонстрации плохо поддаются съемке.

В этом и парадокс: чем большего успеха достигали организаторы, тем сложнее становилось запечатлеть масштаб самого протеста, что в словах, что на фотографиях, что даже на кинопленке. С земли невозможно увидеть всю огромность толпы – нет на свете такой линзы, чтобы охватила людскую реку. Вот почему фотографы выбирают эмоциональные кадры – яростного демонстранта, плачущую мать, впечатляющий плакат – на размытом фоне. Такие снимки, по сути, все равно что свидетельства пресловутых слепцов, ощупывающих слона. А с воздуха почти не видно отдельных людей, и потому съемка не может передать энергии протеста так, как она чувствуется внизу. Негодование, сопричастность, спаянность – все это неизбежно теряется. Не то чтобы правительство сильно боялось попасть в обличающие новостные сюжеты иностранных СМИ – для этого ему не хватало стеснительности, порожденной привычкой находиться под постоянным наблюдением общества. Они ведь были наследниками лидеров, которые не только организовали, но и выиграли Кубок мира, не прекращая «грязной войны». Если тогда они и глазом не моргнули, то сейчас – тем более. Стоит им захотеть, и воздух наполнится слезоточивым газом и резиновыми пулями. И чем похуже.

–¡Las manos arriba! ¡Esto es un asalto! – прокричал кто-то в громкоговоритель. «Руки вверх, это ограбление!» Остроумный слоган для борьбы с коррупцией, подумал Альсада. И прилипчивый.

– ¡Las manos arriba! – закричал он вполголоса, опасаясь, что его поднимут на смех.

Женщина, уже какое-то время шагавшая рядом, обернулась к нему, удивленная этим внезапным участием, и одобрительно улыбнулась.

– ¡Las manos arriba! – повторил Альсада, на этот раз увереннее. Проскандировав еще пару раз, он вскинул руки, как и