— Цезаря он назвал жестоким, беспринципным, алчным тираном, а Клеопатру — еще раз прошу простить меня — сладострастной и похотливой шлюхой. Он заявил, что вас обоих необходимо уничтожить, дабы избавить Египет от римлян, иначе они пожрут страну подобно саранче.

— О, я вижу, Феодот хороший учитель. Словарный запас у царя богатый, — усмехнулся Цезарь, и гонец вздохнул с облегчением.

— Какая мерзость! — воскликнула я. — Ведь еще совсем недавно он стоял здесь, в этой самой комнате, рыдал, цеплялся за твою руку и клялся в верности и любви! Отвратительно!

— Теперь тебе понятно, почему многие не верят в твою преданность мне? — спросил Цезарь. — Боюсь, за прошедшие века Птолемеи заслужили репутацию коварных интриганов, и твой брат — истинный наследник своих предков. — Он наклонился и так тихо, что услышать его могла одна я, шепнул мне на ухо: — Но те, кто сомневается, не знают тебя так, как я. Да и откуда им знать?

Он замкнул меня в кольцо своих рук, прижался к моему бедру, и я — хоть мне и неловко об этом вспоминать — возбудилась от одного его прикосновения. Во мне всколыхнулись воспоминания о наших сладострастных ночах, и это сделало еще острей предвкушение новой ночи.

Солнце уже село. О, неужели Птолемей оказался прав, назвав меня погрязшей в распутстве похотливой шлюхой?

Цезарь добился своего: он обрек Птолемея на гибель, заставив перейти на сторону противника, которому суждено проиграть. Если бы брат остался с нами, по окончании войны он снова разделил бы со мной трон и присвоил плоды победы, достигнутой усилиями и гением Цезаря. Не желая покидать дворец, мой недалекий братец в кои-то веки проявил прозорливость. Он предвидел свой злосчастный конец.

Теперь война действительно близилась к завершению. Митридат Пергамский, союзник Цезаря, подошел к Пелузию — крепости, являвшейся восточными воротами Египта. Он взял Пелузий штурмом и уже по египетской территории двинулся на соединение с Цезарем. Правда, ему предстояло пересечь по диагонали чуть ли не всю Дельту, добраться до Мемфиса, где рукава Нила сливались в единое русло, переправиться через реку и уже тогда повести наступление на Александрию. Птолемей и Арсиноя прекрасно это понимали, а потому выступили с армией к Мемфису, рассчитывая помешать переправе Митридата.

Цезарь был в курсе этого благодаря непрестанному потоку гонцов. Никогда не забуду, как он стоял на верхней террасе дворца, устремив взгляд на воды гавани и обдумывая свои планы. Его глаза были устремлены к горизонту, словно он надеялся увидеть корабль, но то была всего лишь свойственная ему манера размышлять. У многих, стоит им задуматься, глаза туманятся и становятся мечтательными, а взор Цезаря всегда был сфокусирован, как у орла.

— Решено, — промолвил он. — Сегодня на закате я выступаю.

— Как? — спросила я, заранее зная, что план Цезаря поразит меня неожиданностью. — Враги оставили значительную часть своих сил здесь именно для того, чтобы не дать тебе выступить навстречу союзникам. Ты заперт во дворце.

— Да, с суши. Но разве у меня нет кораблей? — Он тихо улыбнулся. — Сегодня на закате я на виду у противника покину гавань, отплыву на восток и произведу высадку в устье одного из рукавов Нила. С наступлением темноты мы снова погрузимся на суда, повернем строго на запад и высадимся по другую сторону от Александрии — на пустынном побережье. Оттуда наша армия двинется на юг, обогнет силы Птолемея и соединится с войсками Митридата.

Он кивнул. Это было так просто — для него.

Все произошло именно так: подробности я узнавала от гонцов и солдат, докладывавших о развитии событий. Птолемей на залатанных и наскоро сколоченных судах сплавил свои войска по Нилу и укрепился на побережье, на выступавшей над болотами возвышенности.

И тут, совершенно неожиданно, перед египтянами появился Цезарь. Его попытались остановить, выслав конницу, но легионеры переправились через реку по самодельным мостам и загнали мятежников обратно в их укрепления. Цезарь произвел разведку и удостоверился, что участок вала над самым крутым обрывом почти не охраняется, поскольку осажденные считают это место защищенным самой природой. На следующий день он направил главный удар именно туда. Как только римляне ворвались в крепость, египтяне бросились бежать к реке, но путь им преградили вырытые собственными руками траншеи и насыпные валы, призванные остановить наступление Митридата. Тогда египетское войско устремилось к воде, к маленьким лодкам, надеясь уйти на веслах в тростники. При этом многие пострадали в давке. Немало «счастливцев», кому все-таки удалось отплыть, пошли ко дну, поскольку суденышки оказались перегруженными. Как потом выяснилось, в одной из затонувших лодок находился и Птолемей.

Мятежники сдались. Арсиною привели к Цезарю — босую, в мокром платье, перепачканном тиной, со связанными за спиной руками. Она плюнула в него и выругалась, после чего ее увели.

— Найти Птолемея! — распорядился Цезарь. — Где его видели в последний раз?

Один из солдат указал место. Там была темная маслянистая вода с густой порослью тростника, среди качавшихся стеблей которого укрывались птицы.

— Ныряйте! Найдите тело и доставьте ко мне! — приказал Цезарь.

Он прекрасно знал, что утонувший в священной реке считался посвященным Осирису. Не говоря уж о том, что пропавший без вести царь делает возможным появление самозванцев.

Поиски тела оказались делом нелегким. Людям приходилось погружаться в вонючую воду среди тины и тростниковых стеблей, искать утопленника на илистом дне, где кишели змеи и крокодилы. Раз за разом солдаты, облепленные илом и тиной, выныривали с пустыми руками, но в конце концов один из них извлек на поверхность хрупкое тело Птолемея. Его глаза были широко раскрыты, изо рта струилась грязная вода, сквозь клубок опутавших тело водорослей просвечивал золотой панцирь.

— Вот из-за чего он утонул, — промолвил Цезарь, глядя на мертвеца. — Золото отправило его на дно. — Он протянул руку и коснулся царских парадных лат. — Покажите его войскам и народу. Пусть все увидят собственными глазами, что юный царь погиб. Он не восстанет из Нила, чтобы снова повести их в бой.

Покинув поле боя, Цезарь вскочил на коня и, сопровождаемый кавалерией, поспешил в Александрию. К городу он приблизился лишь с наступлением темноты, но из дворца я увидела поток народа, что двигался к воротам навстречу победителю. Мерцали тысячи свечей, толпы людей в траурных одеяниях медленно шли по улицам. Они признали поражение. Впервые в истории Александрия сдавалась на милость победителя. Мой город и Египет сдались Риму — случилось то, что я всегда считала худшим несчастьем и клялась предотвратить любой ценой. А теперь, в родовом дворце Птолемеев, я с нетерпением ждала чужеземного военачальника, чьего ребенка носила под сердцем. Если бы год назад кто-то предрек мне такое будущее, я умерла бы со стыда. Зачем нужны оракулы, если они лишь затуманивают грядущее?

Но чужеземным военачальником был Юлий Цезарь. В этих двух словах, в этом имени заключалась причина, по которой я радостно ждала возможности обнять его. Да, он был римлянином, поддерживавшим традиции и образ мыслей своего народа, однако его личность ими не ограничивалась. Мне верилось, что Цезарь принадлежит не только Риму, что он становится чем-то несравнимо большим, каким-то совершенно новым явлением.