Танечка улетела на следующий день. Она зашла перед отъездом к Васильеву. Он удивился, глядя на нее. «Где же она играет? Сейчас? Или вчера?» — думал он. Таня деловито поинтересовалась его самочувствием, профессионально подержала холодную свою руку у него на лбу и почему-то сказала напоследок:

— Не грусти!

— Не буду. — Васильев улыбнулся. Все это так было не похоже на вчерашнее. У Танечки было недюжинное самообладание. Она хорошо умела держать удар.

* * *

Катерина провалялась до обеда в постели. А вот так хотелось! Бывает. Бывает такое настроение, когда ну ничегошеньки не хочется. Это усталость, которая не вышибается из организма даже полноценным сном. А Катя жутко уставала в последнее время. Все-таки работа в свободном полете — это очень тяжкий кусок хлеба. Это как у токаря, который получает зарплату только за то количество болтов, которые заточил без малейшего брака. Точил-точил целую неделю, а мастер пришел, пересмотрел все болты: десяток приличных, остальное — брак. Вот и распишись за десяток.

Так и тут. Планируешь одно, выходит другое. Своя цена с базарной не сходится. Две недели Катерина вкалывала, как каторжная, писала для одного известного художника огромную статью для каталога выставки. Гору литературы перелопатила, из библиотеки не вылезала. И ведь договоренность по цене была. И фрагменты, которые он вычитывал, ему понравились. А как до оплаты заказа дело дошло, так он и начал «болты» в брак выкидывать. Вот этот кусочек уберем, и этот тоже уберем, и тут подрежем, и тут сократим… В общем, от Катькиной работы, дай бог, половина осталась. Художник на нее критично посмотрел и гонорар урезал тоже наполовину.

«Ну и хрен с ним… — думала Катерина, нежась в уютном тепле под одеялом. — Сама виновата. Надо было сначала деньги взять за всю сделанную работу, а потом пусть бы он кромсал, как ему нравится. И ведь наверняка он просто изображал, что возникла необходимость сократить статью. А до дела дойдет, он всю ее в первозданном виде поставит и глазом не моргнет, как уже бывало не раз».

Катерина тяжко вздохнула. Придется опять на режим жесточайшей экономии переходить. И искать новую работу.

Она потянулась и высунула из-под одеяла ногу. Пошевелила пальцами и взвыла: в ногу вцепился кот Наполеон. Очень он любил это дело и никогда не упускал случая схватить Катерину за конечность. Живи он в деревенском доме, он бы, наверно, был хорошим мышеловом, судя по реакции.

Катерина прогнала кота с постели. Он выгнул спину дугой, фыркнул и отправился в кухню.

— Пора вставать, — сказала сама себе вслух Катя. Она привыкла так сама с собой разговаривать.

Стоя на кухонном холодном полу, она выглядывала в окно. Ах, как ей хотелось вернуть все в тот осенний вечер, когда в ее дворе впервые появился Леха Васильев. И пусть бы сырой снег падал хоть целую вечность. Какая разница, снег ли, дождь ли, если рядом человек, которого так не хватает, как будто взяли и разодрали напополам ее, Катерину Сергеевну Савченко.

Катя поймала себя на мысли, что думает о нем постоянно. Не думает только тогда, когда спит. Все остальное время, даже если голова занята работой, где-то на дальнем плане непременно маячит он, Леха Васильев.

Катерина бросила взгляд на термометр и присвистнула:

— Е-мое! Минус 22!

И это в конце марта!

На подоконник прыгнула замерзшая синичка. Покрутила головой с глазками-бусинами, поискала кормушку с крошками, не нашла и застучала весело по жести. Катя смотрела на нее не отрываясь. Ох, совсем не нужна бы тут птичка. Хватит уже с Катерины плохих вестей.

— Кыш! Лети отсюда! — прикрикнула на птаху Катерина, и хоть та не могла ничего слышать, встрепенулась и улетела.

Катерина уже допивала свой утренний чай, когда в дверь позвонили. В прихожую тут же выскочил Кешка. Вот и животина, а все понимает. Кот Лехи Васильева реагировал на все звонки — телефонные и в дверь. Катя не сомневалась: Кешка ждал хозяина.

— Ну что ты, маленький, — успокаивала Катя полосатого. — Если бы это был он, я бы знала.

Так она всякий раз приговаривала, когда Кешка начинал мяукать на звонки. Он, казалось, понимал ее, успокаивался, но еще долго сидел под дверью в ожидании.

— Кто там? — спросила Катерина в трубку домофона.

— Кать, откройте, это я — Авксентий Новицкий.

«Оппа! — сказала про себя Катя, отпирая замок входной двери. — Ксюша пожаловал, да без звонка. Видать, с Юлей наперекосяк все пошло».

Она вышла к лифту и поджидала нежданного гостя на лестнице.

— Авксентий, что случилось? — спросила Катерина, едва распахнулись двери кабины лифта и провинциальный журналист, красный от мороза, предстал перед ней. В руках Ксюша Новицкий держал спортивную сумку.

«Точно, Юлька из дома выперла», — только и успела подумать Катерина, как Новицкий выложил ей прямо с порога:

— Катя, я к Ларисе приехал, а ее нет дома. Можно я у вас сумку до вечера оставлю?

— Конечно, Авксентий, проходите. — Катерина посторонилась, а Авксентий бочком протиснулся мимо нее в приоткрытую дверь.

В прихожей он поставил сумку под вешалку. Наклонился и погладил котов, которые обнюхивали его. Задержался в такой позе скрюченной, как будто глаза от Кати прятал. Потом выпрямился, но у него плохо это получилось. Был он каким-то растерянным и удрученным, шмыгал красным носом, переминался, шапку потертую свою крутил в руках.

— Чаю, может быть? — предложила гостю Катерина.

— Чаю — это можно, — растерянно промолвил Новицкий. — Да, если можно — чаю…

Он мог не объяснять Катерине, что произошло. Она догадалась. Но он качал рассказывать.

Сидя на краешке табурета, он грел озябшие пальцы на крутых боках большой желтой чашки. Он был совсем другим Авксентием Новицким, совсем не тем нелепым автором, которого в тот день, 13 ноября, в понедельник, передала с рук на руки Юльке редактор Катерина Савченко.

Нет, он, конечно, не изменился до неузнаваемости. Те же черты лица. Но что-то такое в нем появилось, что не позволило бы Катерине обойтись с ним так, как это сделала она тогда. Исчезли нелепые носочки. Костюм, в котором брюки по цвету отличались от пиджака, сменился на джинсы и свитер грубой вязки. Обычные тряпки, но в них Авксентий Новицкий стал другим мужиком. Хотя, конечно, не в джинсах дело.

Катерина понимала, в чем собственно дело: в нем появилась уверенность. Да-да, несмотря на то что он выглядел не лучшим образом — в глазах растерянность, в движениях осторожность, — внутри его чувствовалась уверенность человека, четко знающего, зачем он живет, зачем он пришел в дом к малознакомой женщине.

— Катя, я хочу, чтобы вы помогли Юле, — сказал Новицкий.

— Как?

— Понимаете… как бы это правильнее сказать… — Новицкий искал слова. — Ладно, буду говорить как есть, не судите строго.