— У меня есть время, — сказал он себе, попивая пиво и закусывая его жестким перченым горохом. — Надо только дать им понюхать перцу…

Им пришлось понюхать перцу в Балуте. Шмуэль-Лейбуш выяснял положение каждый день и передавал новости Симхе-Мееру.

В маленьких балутских лавчонках, где во всех жестяных коробках с конфетами роятся мухи и осы, растрепанные, усталые и потные лавочницы не выпускали из рук ни куска хлеба, не получив за него денег.

— Долговые книги уже опухли! — кричали они, показывая свои заляпанные селедкой тетрадки с неграмотными записями. — Нет хлеба в долг! Пекари нам его тоже не в подарок дают.

Жены ткачей приносили вещи в залог: разорванную наволочку, завалявшееся в сундуке старомодное свадебное платье, зимний головной платок и даже Пятикнижие на идише. Но скоро вещи для залога кончились. Потянулись долгие, бесконечные дни, а дети все время дергали женщин за фартуки: «Мама, хлеба!»

Ткачи, целыми днями теперь слонявшиеся по узким переулкам в субботних лапсердаках, которые они не снимали, потому что не ходили на работу, шумели и кипятились. На каждом углу собирались группки рабочих. Они разговаривали, бурлили, махали руками.

— Тевье прав, — говорили молодые женщины. — Главное не сдаваться, не падать духом, и мы победим.

— Вам легко говорить, — вздыхали женщины постарше. — Дети за вами еще не бегут и за полы не хватают. Почувствуй вы то, что чувствуем мы, вы бы по-другому заговорили. Симха-Меер найдет новых рабочих, а мы останемся ни с чем.

— Надо пойти его умолять, сказать ему, что мы этого не хотели, что все это работа Тевье и Нисана, — ворчали пожилые, сломленные женщины. — Иначе придется повесить торбу на шею и идти побираться на старости лет.

— Мы дали клятву, — со страхом говорили мужчины.

— Раввин освободит нас от клятвы, — видели выход другие. — Ведь это угроза жизни.

Без ведома своих мужей женщины стали ходить к Симхе-Мееру и просить у него несколько монет в долг.

— Мой старик отработает, — говорили они. — Дети мучаются без хлеба. К кому же нам пойти? Вы ведь нам как отец!

Симха-Меер денег не давал. В таких делах он никогда не торопился. Он знал, что деньги как птицы. Они редко возвращаются, если их выпустить из рук. Но на увещевания женам ткачей он не скупился. Он читал свои проповеди, пока они не уставали его слушать.

— Эти гултаи[101], этот Тевье с сынком меламеда, погубят ваших мужей, — говорил он с чувством. — Они их лишат и этого, и того света.

— Чтоб у них рты были на затылке, — проклинали зачинщиков женщины, — за те сладкие речи, которые они вели!

— Они еще уговорят ваших мужей креститься, — пророчествовал Симха-Меер. — Они еще велят им бросить жен и детей на произвол судьбы.

— Горе нам! — принимались причитать женщины, заламывая свои бледные, худые руки так, словно мужья уже бросили их. — Надо поганой метлой гнать их с улицы! Из-за паршивой овцы запаршивеет все стадо!

Негодующие, подстрекаемые Симхой-Меером женщины стали с криками бегать за Тевье и Нисаном по переулкам. Больше всех бушевала жена самого Тевье. Разгневанная, с цепляющимися за подол ее платья детьми мал мала меньше и с грудным младенцем на обнаженной груди, она таскалась по пыльным жарким переулкам Балута и осыпала своего мужа яростными проклятиями.

— Общинный козел! — кричала она ему вслед. — Чтоб тебе пусто было, козел отпущения! Метла, которая метет все грязные уголки в чужих дворах, а потом ее выбрасывают! Чтоб тебя вдарило как следует! Что ты заботишься обо всем мире? Беспокойся о своей жене и детях, скотина ты тупая!..

Все ее дети бежали за ней с криком и плачем.

Точно так же она проклинала и Нисана.

— Без твоей дурной головы тут не обошлось! Я тебя кипятком ошпарю, если ты сунешься ко мне в дом, Дурная Культура!

Но Тевье не обращал на жену внимания и продолжал говорить, рассуждать, убеждать, распалять, просить и призывать к единству.

— Только единство и терпение, — твердил он, — и мы победим.

В нем, в этом Тевье, была сила. Он мог переспорить любого, всем прибавить мужества, убедить, ободрить. Ему помогал Нисан. Симха-Меер ждал второго четверга, когда ткачам потребуются деньги на субботу. Но и во второй четверг никто не вернулся к станкам. Ткацкая мастерская пустовала.

На третьей неделе Симха-Меер стал морщить лоб и нервно дергать свою бородку. Убытки были велики. Комиссионеры угрожали, что перейдут к другим фабрикантам. При всем упрямстве у него, Симхи-Меера, была голова на плечах и он никогда не рисковал слишком сильно. Что сильный риск — штука скверная, он понял еще во времена карточной игры, когда был мальчишкой. Он был не из тех, кто готов выколоть себе глаз, лишь бы выколоть противнику оба глаза. И теперь он понял, что его игра катится к чертям, потому что он взял плохую карту, и что самое лучшее сейчас — прекратить игру как можно раньше, выйти вовремя, чтобы не переломать себе все кости, а блестящие партии отложить до лучших дней. Но в последний момент в голову ему пришла отличная идея, и ему стало все так ясно, что он громко рассмеялся.

— Шмуэль-Лейбуш! — крикнул он. — Беги сейчас же и приведи ко мне Липу Халфана. Скажи ему, что он мне нужен немедленно. Очень нужен.

Липа Халфан, литовский еврей с подстриженной острой бородкой, говоривший по-русски и произносивший при этом «с» вместо «ш»[102], был очень полезным человеком в Лодзи. Приехав из Литвы с чайником в одной руке и старым зонтиком в другой, он тут же стал штурмовать новую Лодзь. Сначала он с большим шумом продавал на улице шнурки для ботинок, бумажные воротнички, иголки, шпильки. Ел он только хлеб с селедкой, запивая его кипятком из чайника, который он привез из Литвы. Понемногу он стал выполнять для торговцев поручения на почте, на железной дороге. Он лучше старожилов Лодзи умел договориться с русскими чиновниками. В скором времени он снял дом, чтобы вести официальную переписку по-русски. Не успели старожилы оглянуться, как он прибил у входа в свое жилье табличку, что он пишет прошения в суд и во все русские службы. В Лодзи мало кто знал русский язык. Предприятий было много, и литвак зарабатывал на прошениях уйму денег.

Он быстро стал важным человеком в полиции, близко сошелся со всеми чиновниками. Все, кому приходилось иметь дело с законом, приходили к литваку, давали ему деньги, чтобы он «подмазал» полицейских, и литвак действовал. Он умел вытащить из любых неприятностей. Он забросил свой старый зонтик, стал одеваться как состоятельный человек. Он постоянно ходил с толстым, раздувшимся от бумаг портфелем и здоровался на улице со всеми чиновниками, даже с самим полицмейстером.