и с его помощью наблюдать за звездами. Но звезды нагоняли тоску: с ними ничего не происходило, они не двигались и даже выглядели как-то неинтересно — просто точки света, на которые можно было смотреть и невооруженным глазом. Куда более интересными были его попытки приспособить оптику для изучения окружающей жизни. А чтобы избежать лишних вопросов, юный Паули продолжал делать вид, что без ума от астрономии.

Мальчик быстро сообразил, что, хотя дешевый телескоп и дает большое увеличение, изображение получается размытым и блеклым. С помощью обычного бинокля можно было увидеть гораздо больше как в небе, так и на земле. Постепенно он усовершенствовал свое оптическое оборудование, научившись создавать собственные телескопы из линз и жестяных трубок. Такие телескопы были намного дешевле тех, которые продавались в магазине.

А чтобы мать не распознала истинное направление его увлечений, Леннард выучил наизусть названия созвездий, планет и комет, звезд и галактик и в какой-то момент даже испытал тот восторг, который посещает настоящих астрономов-любителей, глядящих в ночное небо.

Но на самом деле его всегда больше интересовало то, что происходило вокруг него. Ему нравилось читать газеты из-за плеча людей в уличном кафе за три дома. Нравилось изучать тревожные морщины на лице старушки, с тоской стоящей у окна напротив. Нравилось наблюдать, как спариваются и заводят потомство голуби. Однажды ему удалось засечь воровку, молодую девушку в потрепанной одежде, которая вытащила бумажник у солидного господина в костюме. Он видел все это так хорошо, будто стоял рядом.

Конечно, он никогда бы не осмелился появиться с биноклем в школе. Он давно понял, что люди не любят, когда за ними тайно наблюдают. Ему было достаточно смотреть на Еву невооруженным натренированным глазом, чтобы изучить ее в малейших подробностях — то, как она перебирала длинные волосы тонкими пальцами, когда задумывалась или нервничала, как вспыхивали ее зеленые глаза, когда она была раздражена, как слегка поджимала губы, когда решала задачу по математике.

Однажды субботним вечером, это был октябрь, он взял бинокль и спрятался в кустах парка напротив дома, где жила Ева. Он терпеливо ждал почти полночи, пока Ева и ее парень не вернулись домой с дискотеки. Она простилась с ним поцелуем у входной двери. Затем вошла в свою комнату и разделась. Леннард мог разобрать лишь ее искаженную тень на задернутой шторе, но воображение рисовало ему каждую деталь стройного тела Евы. Он был настолько поглощен игрой с тенью, что забыл обо всем вокруг. Голос за спиной стал для него полной неожиданностью.

— Эй ты, извращенец! Вуайерист гребаный!

Он повернулся. Над ним грозно нависал парень Евы. Леннард не успел ничего объяснить. А даже если бы и успел, это мало бы ему помогло. Он мужественно принял на себя главный удар всей своей жизни. Когда наконец он добрался домой со сломанным носом, то не стал рассказывать матери, кто его так сильно избил. Он, конечно, знал, что парень был прав и что Ева ни в чем не виновата, но все равно обиделся на нее, будто это она его избила. Он всего-навсего восхищался ею! И тогда Леннард решил, что больше никогда и никому не позволит вот так застигнуть себя врасплох и избить. И он научился защищаться от более сильных противников.

Эти воспоминания вызвали у Паули улыбку. Если бы он мог тогда знать, что будет с помощью скрытых камер наблюдать, как Ева изменяет мужу, словно он через много лет получил запоздавшую компенсацию за пережитое мальчишеское унижение! Он смотрел, как они целовались, как Павлов снимал с Евы блузку, как сжимал ее груди, как она распаляла его страсть.

В какой-то момент он отвел взгляд и вспомнил Фабьен. Как бы он хотел сейчас прижать ее к себе, подобно Павлову, обнимавшему Еву! Он вздохнул и переключил запись на перемотку. Павлов втолкнул Еву в спальню. Они занимались любовью в убыстренном темпе. Когда все закончилось, Паули замедлил запись до нормальной скорости. Некоторое время они обнаженные лежали на кровати и молчали. Ева смотрела на потолок, в который была вмонтирована камера. Ее глаза были полны печали. И хотя она не могла знать, что за ней наблюдают, у Леннарда появилось ощущение, что она смотрит прямо на него. Наконец Ева поднялась и покинула квартиру Павлова, даже не поцеловав его на прощание.

54

Герд Везель, стоя за кулисами, обвел глазами огромную толпу, которая растеклась по бескрайнему лугу к северу от Эттлингена. Наверное, сто тысяч человек пришли выразить свой протест ядерной атаке, пришли послушать его. Сердце бешено колотилось в груди. Снова закружилась голова, и ему даже пришлось прислониться к опорам, на которых были закреплены динамики и большие экраны. Доктор Адам бросил на него обеспокоенный взгляд.

— Вы в порядке? Хотите, сделаю вам еще один укол на всякий случай?

Герд покачал головой.

— Я в порядке. Это просто…

Его ответ утонул в громе аплодисментов, приветствовавших появление на сцене Людгера.

— Дорогие друзья! — воскликнул он, подойдя к микрофону и дождавшись, когда стихнут аплодисменты. — Дорогие друзья, дорогие сограждане, я рад, что вы пришли сегодня в это особенное место. Всего в шести тысячах метров к северу отсюда шесть недель назад было совершено подлое нападение. Нападение, которое уничтожило целый город и нанесло сильный удар нашей стране, всем нам. Это стало возможным только потому, что, несмотря на все предупреждения, мы не подготовились к этой опасности! В течение шестидесяти лет мы позволяли нашим врагам беспрепятственно передвигаться по нашей стране, безнаказанно строить козни против нее. Мы пригрели на груди нашей демократии исламистов и прочих террористов. В нашей слепой любви к свободе мы позволяли им делать все, что они хотели. Террористы несколько раз публично объявляли нам войну, но мы отправляли наших солдат за границу вместо того, чтобы защищать собственную Родину. За это поплатились жители Карлсруэ и их близкие!

Над толпой повисла тишина. У Герда по всему телу пошли мурашки. Всего несколькими точными фразами председатель ПНН сумел проникнуть в сердца людей, пленить их. Теперь он понимал, что имел в виду Людгер, когда говорил, что людей нужно увлечь.

— Я спрашиваю вас: что хорошего в свободе, если вы не можете жить в мире и безопасности? Что хорошего в свободе, если она служит только тем, кто хочет разрушить нашу страну? «Единство, справедливость и свобода» — так гласит третий куплет нашего национального гимна. Но Карлсруэ показал нам всем, что это значит на самом деле: «Единство, справедливость и безопасность для немецкого отечества!»

Раздались аплодисменты. Людгер