Вот что произошло в этот самый счастливый день в жизни Уле Торьюссена.

Он вышел из магазина на углу, где всегда покупал хлеб, кофе и газеты. (Всегда! Это была новая жизнь, а в новой жизни он всегда покупал хлеб, кофе и газеты в маленьком магазинчике на углу. Он также всегда садился на одно и то же место неподалеку от Строуберри Филдз в Центральном парке, когда выбирался почитать; и всегда заходил поесть в одно и то же французское кафе в Гринвич Виллэдж, когда хотелось полакомиться устрицами.)

Так вот, Уле Торьюссен вышел из магазинчика на углу, и тут его остановил турист — молодой человек с сумкой через плечо, в футболке с белыми рукавами, вне всякого сомнения, приезжий, — юноша спросил его, как пройти к ближайшей станции метро. Он мог спросить это у любого другого прохожего, рассказывал Уле Торьюссен, — несмотря на раннее воскресное утро, на улице было много народу. Люди шли на блошиный рынок на 77-й улице, гуляли с собаками или, как и он сам, вышли купить газеты и что-нибудь к завтраку.

Но юноша обратился именно к Уле Торьюссену, а не к кому-то другому. И Уле Торьюссен остановился и помог ему. Он объяснил, как пройти к ближайшей станции метро, он объяснил, как сделать пересадку, чтобы быстрее доехать до нужного места. Уле Торьюссен был гидом во всемирном метрополитене Нью-Йорка. Самый обычный маленький эпизод, который Уле с газетами под мышкой, с хлебом и кофе в пакете тотчас забыл, развернувшись на пути к 73-й улице, где был их дом. Забыл бы, если бы не одно обстоятельство. Ощущение счастья. Чувство, будто ты завоевал мир.

Все это было правдой.

Это он, Уле Торьюссен, был в Нью-Йорке. Он все здесь знает. И так было всегда.

Спустя несколько недель главврач отделения, где лежал Юхан, сказала, что его можно выписывать. Ее звали Майер, когда-то давно они были немного знакомы с Май. Майер напоминала ему балерину. Независимо от того, что она в этот момент делала, все ее движения напоминали танец. Она разговаривала ладонями и руками, всем телом. Кроме того, она была красивая, плоскогрудая, одетая под врачебным халатом во что-то легкое.

Обычно она приходила к нему и садилась на кровать. Она всегда проводила с ним много времени. И однажды произошло вот что.

Доктор Майер встала с кровати и двинулась в сторону окна. Юхан услышал звуки пианино. Слышала ли эти звуки она? Юхан хотел было спросить… слышит ли она? Это Чайковский?.. что-то из «Жизели»?.. Но он не смог открыть рта, не смог оторвать глаз от этой фигуры, которая стояла в лучах света, падавшего из окна. Вдруг она встала на цыпочки и сильно наклонилась. Ее тело согнулось в дугу. Это было прекрасное движение, полное совершенства. Юхан абсолютно не понял того, что увидел. Но когда Майер выпрямилась, он поблагодарил ее.

Она снова села на край кровати.

— Это из-за морфия мне кажется, что вы все время танцуете? — спросил он. — Может быть, все это я только вообразил?

— Нет, — ответила Майер, поправляя ему подушку. — Все так и есть.

И тут доктор Майер сделала новое движение рукой, которое означало:

— Наверное, вам пора.

Она улыбнулась:

— Во всяком случае, на какое-то время.

Она сделала ударение на последних словах. Жизнь там, среди здоровых людей, больше не была его жизнью. Но ему разрешили побыть среди них в последний раз. Боли уменьшились, тело Юхана Слеттена положительно отреагировало на лечение.

— Но, — сказала доктор Майер, которая в присутствии Май даже не помышляла о танце, — в случае чего, не мешкая звоните мне.

Май забрала своего тщедушного мужа из больницы, усадила в автомобиль и повезла прямо на дачу в Вэрмланд. Дача стояла особняком, возле озера, окруженная лесом, сразу за норвежской границей.

Это было спокойное место.

Всю первую ночь Юхан проспал, а утром занимался любовью с женой. Его истощавшее тело обвивалось вокруг тела Май, пока она осторожно не направила его мягкий член в себя и тихо застонала.

«Даже теперь, когда я в полумертвом состоянии, она получает удовольствие от моего тела», — удивленно подумал Юхан.

После этого Май занялась гнойником, промокнула его и осторожно поцеловала Юхана.

В то время ему так хотелось быть счастливым. Боли были несильными. У Юхана было такое чувство, будто ему удалось тайком ускользнуть из больницы. Но вслух он об этом не говорил, он не произносил: «Я улизнул из больницы». Юхан знал, что если скажет об этом вслух, то чудовище снова вернется к нему и отомстит. Лучше ступать осторожно, попробовать довольствоваться малым. Не стоит гнаться за большим, достаточно и немногого. Но даже крошечное наслаждение давалось ему с трудом, потому что в первое же утро в Вэрмланде Юхан проснулся с ячменем на правом глазу. Веко щипало, чесалось и гноилось, а кроме того, весь глаз распух. Шведская коллега Май выписала рецепт на глазные капли.

Юхан и Май сидели в гостиной, каждый в своем кресле. Он попросил у нее карманное зеркальце, чтобы разглядеть воспаление.

— Ты думаешь, это обычный ячмень или что-то другое? — спросил он.

Май сидела, склонившись над книгой. Она подняла взгляд.

— Обычный ячмень, — ответила она.

Юхан снова зажмурил глаз.

— Капли не помогают, Май.

— Должен пройти хотя бы день или два.

— Но сейчас щиплет еще сильнее, чем утром.

— Юхан, это обычный ячмень.

Юхан открыл глаз и почувствовал, как в веке пульсирует кровь.

— Думаешь, ничего серьезного?..

Май вздохнула:

— Нет. Обычный ячмень.

Юхан коротко засмеялся.

— Еще когда я был маленьким, я боялся ослепнуть. Я не собираюсь драматизировать, Май. Знаю, тебе кажется, что иногда я драматизирую. Но я всегда боялся ослепнуть. По-моему, на обычный ячмень это не похоже. Дело гораздо хуже. Это очевидно.

Швырнув книгу на пол, Май взглянула на Юхана:

— Юхан, у тебя обычный ячмень. Ты не ослепнешь. Не думаю, что это…

Она не закончила предложение.

— Не думаешь, что это… — прошептал Юхан. — Теперь, когда я все равно скоро…

Он тоже так и не договорил.

На следующее утро воспаление на глазу почти прошло.

Несколько дней спустя за завтраком Юхан вдруг сказал, что им надо завести собаку. Когда-то у них уже была собака, и теперь он хотел новую. Юхан особо не раздумывал над тем, что сказал. Он говорил несерьезно. Так, стукнуло в голову. Вдруг захотелось почувствовать холодную и мокрую собачью морду, прижавшуюся к его носу, запах мохнатых лап, теплое собачье тело возле своего беспокойного. Все это он вложил во фразу:

— По-моему, нам надо завести собаку.

Май отложила книгу в сторону и, глядя к себе в тарелку, немного поковыряла помидор. Она промолчала, но пару раз порывисто вздохнула, собираясь что-то сказать. Эта маленькая пауза в их разговоре, это секундное молчание не оставляло сомнений. Юхан прекрасно знал, о чем подумала Май. Она подумала: «Я не хочу возиться с собакой в одиночку».