Минуя все правила и светофоры. Они мчали далеко за город. И сердца мужчин бились гулко, оглушая. Слабая надежда ещё теплилась где-то в груди. Сокольский выскочил из машины, с заднего сиденья. Здесь было столько людей. В штатском, в форме, врачей. Полицейские машины. Скорая. Громов имел колоссальные связи. Астахов подъехал на пару минут позже, наблюдая ту же картину. Это был Элеватор. Заброшенный завод. Хорошо всем знакомый. Разоряемый, брошенный людьми на произвол судьбы и матери природы. Александра, словно магнитом тянуло к ней. Сквозь развалины и стены. Он спускался вниз на не сгибающихся ногах, по разрушенным ступеням, среди обвалившихся стен. Его пытались остановить. Оперативники. Образумить. Предостеречь. Но он рвался. Рвался к ней. К единственной. Спустившись вниз. Он рухнул всем весом. Осев, как кукла. Это было именно то место. То место, из зловещих видео, присланных неизвестно кем. Полумрак. Земляной пол. И кровь. Повсюду. Море крови. Девушка была распята в прямом смысле слова. Ее ладони были прибиты гвоздями к деревянным балкам. Кисти плотно привязаны к ним. Голова болталась на груди. Ноги крепко связаны. Она, как статуя Христа… но только за какие грехи и во имя чего… Сокольский невидящими глазами моргал. В это невозможно было поверить. Остатки домашнего трикотажного платья, похожие на окровавленные тряпки. На ней не было живого места. И здесь в этом темном подвале. Повсюду ее кровь. Он видел, как наяву, как ее избивали. Насиловали. И в окончании распяли, в назидание. Мозг разрывался. А сердце просто не выдержало. Невыносимая боль жгла по живому. Губернатор не мог вдохнуть. Лишь эти ужасающие картинки. Хотелось броситься к ней. Снять ее тело, и погрузить в объятия. Но человеческий предел решил иначе. Его вывели наверх на свежий воздух. Он был готов драться, чтобы остаться с ней, уже понимая, что поздно. Но не было сил. Под белы рученьки его вывели на воздух и усадили. Врачи окружили его. Глухими стонами он кричал, идите к ней. Но всё бессмысленно. Астахов смотрел на всё это и не понимал, где находится. Всё это было слишком. Разве Голливуд? Разве блокбастер? Все чужое. И только страх. Боль и ужас настоящие. Внизу оставались двое. В белых медицинских перчатках они неспешно и очень тихо разговаривали. Обсуждая жертву и в целом это дело, дикое для этого мегаполиса, оглушающее своей же жестокостью. Парни рассуждали вслух, как им лучше снять жертву, чтобы поменьше потревожить ее тело. И исход был один. Нужно было убрать вбитые в ее ладони гвозди. Осторожно откусил шляпку, причём молодого человека в этот момент бросило в жар. Медленно стал развязывать веревку на девичьей кисти. И стон, раздавшийся в тишине, показался обоим ужасающим. А дальше этот шёпот, переходящий в крик, доносился до самого верха. Сокольский в полу бредовом состоянии видел, как вниз бежали врачи, потом люди с носилками. За ними Громов. Полицейские. Казалось, что здесь остались лишь он и Максим, оглушенные и раздавленные. И теперь этот зловещий шепот: жива… оглушал уже и их. В это никто не мог поверить. Ее выносили на белый свет из подземелья. Трубки тянулись от рук и лица. Суета. И протяжный гул. Непрекращающийся ни на секунду. Машина реанимации. В неё не пустили никого. Этот день бесконечный набирал обороты. Клиническая смерть. Дважды. Но за неё боролись. Бились, как в последний раз. Вырывая ее из цепких лап смерти. Такую молодую. И в тоже время полностью уничтоженную. Довезли. А дальше больница. Оперблок. Бесконечный серый коридор. И сводящая с ума неизвестность. Александр сидел на металлическом стуле. От его руки тянулась трубка к капельнице. Он наотрез отказался ложиться в палату. Хотя и сидеть толком не мог. Максим курсировал по коридору. Безумно хотелось курить. Нервы уже давно сдали у всех. Мила, выжатая, как лимон, прислонилась к стене. Захар у окна, с плотно прижатой рукой к губам. И тишина. Настолько оглушающая, что было слышно, как тикают наручные часы. Одно связывало всех. Всем хотелось бы быть где-то далеко отсюда. Чтобы не было боли. Не было больше этого уничтожающего ужаса. Этой чёрной неизвестности. Забылось всё. Все разногласия, обиды, злоба и ненависть. Эта мужская война закончилась сама собой на время. Исчерпала себя. И лишь одна жертва у этой войны. Остальные отделались испугом, максимум контузией. Ожидание. Долгое. Мучительное. Минуты. Часы. Минуты. Часы. Операция длилась больше восьми часов.
И когда к ним вышел уставший хирург, все замерли, забыв, как дышать. И даже сердца на секунду остановились. Мужчина медленно снял медицинскую шапочку. И здесь Максим с силой зажмурил глаза. А Сокольский ощутил, что сердце ухнуло, как в последний раз. Больнее было некуда.
— Мы закончили. — Выдохнул он. — Сделали всё, что от нас зависело. Пациентка в коме. В тяжелом состоянии. В реанимации. Прогнозов никаких. Она потеряла слишком много крови. Удивительно, как её вообще смогли довезти. С такой кровопотерей. В машине дважды клиническая смерть. И одна у нас на столе во время операции. Повреждение внутренних органов. Селезенку пришлось удалить. Пневмоторакс вследствие травм. Сломаны практически все рёбра. Сотрясение головного мозга. К счастью, субдуральных гематом нет. Множественные ушибы, рассечения мягких тканей. Массивное кровотечение. — В этот момент он глубоко вздохнул, и посмотрел прямо на Губернатора, подойдя к нему ближе. И голос его стал будто тише. — Из-за полученных травм… Случился выкидыш. Ещё там. Из-за несвоевременного оказания помощи… Мы не смогли сохранить матку. Ее пришлось удалить.
Сокольский поднял на хирурга свой безжизненный взгляд. Столько всего сказано. Услышано. Но на чужом языке. И он задал свой самый страшный вопрос.
— Она будет жить?..
— Честно? Я бы не надеялся. Чтобы не обнадеживать вас понапрасну. В таких случаях не делают никаких прогнозов. Молитесь. Мы вырвали ее у смерти. Будем надеяться, что у нее хватит сил выкарабкаться.
И к ней никого не пустили. Ни в ту ночь. Ни позже.
Нужно было жить. Возвращаться к работе, к обязанностям, которые никто не отменял. Дни были серыми, безликими, похожими один на другой. Астахов стал серьезней. В нем кончился запал дури. Эта история заставила его переоценить свою жизнь и ее смысл. Изменилось и его отношение к клиентам. Он чаще стал видеть людей, а не «их дела».
Александр Викторович тяжело переживал. Вернее, не мог пережить. Не мог не возвращаться мыслями к этому кошмару наяву. Толком не ел, почти не спал. Ему казалось, он на грани и вот-вот лишится рассудка от горя. Мила помогала ему сохранять баланс и трезвость на работе. Его должность не прощала ошибок, погрешностей и
