Я кивнула и закрыла глаза, вспоминая бухгалтера и его очки – только на этот раз бухгалтер был без усов. Я едва узнала его, человека из мира свободных, одного из бывших приятелей моей матери. Возможно, она была ему менее безразлична, чем он показывал. А может быть, это я была ему все время небезразлична. Рядом с ним я видела тощую стареющую стюардессу с макияжем 60-х годов на глазах. А с другой стороны сидел юноша, который вряд ли еще брился. Оливер, цветущий в своем запоздалом взрослении.

Три новых нотных линии прорезали его лоб.

– Простите, что не сказал вам раньше.

Кровь прилила к моим рукам и груди.

– Все хорошо, – я неохотно пожала плечами. – Я… ну… не знала, что я так привлекательна.

Адвокат улыбнулся. Три линии все еще были на лбу, но уже бледнели.

– Вы привлекательны.

Он пожевал губами, словно только что нанес гигиеническую помаду и теперь размазывал ее ровным слоем. Правда, при пристальном рассмотрении я сказала бы, что уже несколько дней, а то и недель он ничем не смазывал губы. Бледная грубая броня, как чешуя полосатой рыбы, покрывала его рот. Он выдавил очередную улыбку, и его нижняя губа разошлась трещинкой по центру. Тонкая красная линия разделила ее, как бархатная закладка Библию. В этот краткий миг я хотела коснуться этих губ, прижаться к ним своими губами, чтобы залечить эту ранку, сгладить чешуйки.

– Что же, – сказала я, разбивая молчание, – вы ждете отчета от этого молодого эксперта, и что потом?

– А потом я пишу ходатайство. Мы пишем ходатайство, – сказал Оливер. – И ждем.

Мои зубы больше не могли прятаться. И они открылись. Ровные, белые (хотя и чуть желтоватые из-за недостатка зубной гигиены). Забавно, насколько улыбка заставляет тебя чувствовать себя обнаженной.

Я рассказала Марлин о беременности ее дочери примерно через неделю после того, как увидела Сару входящей в центр планирования семьи и тащившей моего отца под руку, как какую-то городскую сумочку. Через сорок восемь часов Марлин потребовала личной встречи.

В отличие от нашей первой встречи на этот раз раньше пришла я. Я села за угловой столик, заказала «Лемон Зингер» и бейгл[25] и стала ждать. Группы студентов приходили и уходили, залечивая похмелье. Какой-то бизнесмен говорил по телефону около пяти минут, пока не понял, что пришел не туда. Уверена, что в десяти футах от меня за столиком проходила сделка по продаже десяти унций кокаина. Что до меня, то мой чайничек уж третий раз долили кипятком, и я почти допила его и уже подбирала подушечками пальцев крошки, когда наконец вошла Марлин.

– Я думала, что у нас встреча в пятнадцать ноль-ноль, – сказала я, глядя на воображаемые часы. – У меня есть еще дела и встречи.

Миссис Диксон села.

– Не надо сегодня сводить со мной счеты.

Когда она втиснулась в пластиковое кресло, мне показалось, что в ней чего-то недостает. Она по-прежнему была в своем обычном черном костюме, но двигалась неуклюже, словно все ей было теперь не по размеру.

– Вам нехорошо? – спросила я.

– А мне должно быть хорошо после таких новостей?

– Мы еще и говорить не начали, а вы уже готовы обвинять меня в своем плохом настроении? Я не обязана это выслушивать.

– Прости, – сказала Диксон, не глядя на меня. – Прости. Просто расскажи мне, что тебе известно, – потребовала она, теперь уже не так жестко, как прежде.

– Она выглядела счастливой.

– Нет-нет-нет! – взорвалась Марлин, вздергивая рукава. – Она не счастлива. Не счастлива. Все плохо.

Я закинула ногу на ногу под столом.

– Я знаю, вам не нравится, что они вместе, но такова жизнь, разве не так? Что вы можете с этим поделать?

– Аборт, вот что, – заявила дама. Пожалуй, в тот момент я должна была бы быть шокирована сильнее.

– Ого! – рассмеялась я. – Я думала, это мне повезло с матерью.

Миссис Диксон провела пятерней по волосам, вырвала довольно большую прядь и бросила ее под стол.

– Черт, Марлин, с вами всё в порядке? – удивилась я.

– Со мной все хорошо, Ноа, – сурово сказала она. – Она не может оставить этого ребенка.

– Вы уже это сказали.

– Я хочу, чтобы ты помогла мне, Ноа. Ты должна мне помочь.

Слова «в нужде» и «отчаяние» никогда прежде не применялись к Марлин, но она хотела поговорить со мной. Вот так просто. Эта властная женщина, эта искушенная совладелица большой межнациональной адвокатской конторы, нуждалась во мне. Ей нужно было выговориться и снять камень с души. И ей нужно было поговорить именно со мной. И это единственная болезненно позитивная вещь, которую я вывела из всего того, что случилось с моим отцом. Когда кому-то что-то нужно от тебя, дай ему это, даже если понимаешь, что итог будет мрачным.

– Прошу, Ноа, – взмолилась Диксон, протягивая перебинтованную руку. Под бинтом уже начал образовываться синячок. – Прошу тебя.

– И что теперь вам от меня надо?

Подошел официант и спросил Марлин, что она закажет. Та моментально взволновалась, когда не смогла найти меню, и просто заказала кофе. Нет, чай. Нет, апельсиновый сок. И печенье с маслом. Затем она посмотрела на меня, устроилась получше в пластиковом кресле и сообщила:

– Сара больше со мной не разговаривает.

– Поэтому у вас выпадают волосы?

Я не хотела. Не хотела такого говорить. Я не знаю, почему я так сказала. Я до сих пор не знаю, почему я столько всякого ей наговорила.

– Я пришла, чтобы отговорить ее от этих отношений, – продолжала Диксон. – И увидела эти книжки про беременность, одежду, все такое… Я узнала об этом еще до твоего сообщения.

– Я не верну деньги.

Опять же, не понимаю, почему я продолжала говорить с ней в таком тоне. Такое впечатление, что механизм фильтрации, который я утратила, привыкая к тюрьме, начал пропадать уже за год до того.

– У нас была страшная ссора, и она вышвырнула меня, – добавила мать Сары.

– Я думала, это ваша квартира. Период да Гама и все такое?

– Прошу тебя, Ноа, – взмолилась моя собеседница, – не перебивай меня! Мне и так тяжело.

Я кивнула. Подошел официант с апельсиновым соком.

– Простите, – сказала я. – Продолжайте.

Марлин взяла стакан и немного отпила из него. Я почти видела, как сок проходит по ее горлу, пока она приводила в порядок свою зарождающуюся лысеющую сущность для разговора со мной.

– Сара страдает от недуга, называемого гипертрофированной кардиомиопатией. Это врожденный порок сердца, который может привести к сердечному приступу и внезапной смерти… – Она немного помолчала, раздумывая. – Каждый год появляются сообщения о каком-нибудь здоровом активном атлете, который вдруг падает мертвым на баскетбольной площадке, футбольном поле или беговой дорожке. Ты наверняка о таком слышала. Ну так у них, скорее всего, был этот недуг, только они о нем либо не знали, либо он не был диагностирован. Или что-то подобное.