В результате не выбрали немецкую квоту в шестьдесят человек. 9 апреля 1917 года Берн покинули пятьдесят два человека. Из них большевиков — девятнадцать. Остальные — эсеры и меньшевики. Они тоже убедились в том, что нет иного пути попасть в Россию. Помимо Ленина через Германию проехали еще три группы политических эмигрантов. В общей сложности таким путем вернулись на родину 159 человек. Юлий Мартов вернулся в Россию 9 мая. Большевики составляли меньшинство. Почему именно их обвинили в предательстве?

Ехали по маршруту: Готмадинген — Штутгарт — Франкфурт-на-Майне — Берлин — Штральзунд — Засниц — на берегу Балтийского моря, оттуда на пароме — в Стокгольм. Вот здесь с Лениным пожелал увидеться Парвус. И Ленин наотрез отказался! Вечером 16 апреля он прибыл в Петроград, где ему устроили торжественную встречу. И тогда Владимир Ильич впервые осознал, что он — вождь.

Александра Коллонтай была среди встречающих на Финляндском вокзале в Петрограде 3 апреля 1917 года. Она вручила Ленину букет цветов, с которыми тот не знал что делать. Коллонтай пожала ему руку, но кто-кто сказал:

— Да хоть поцелуйтесь с Ильичем!

4 апреля Ленин подробно отчитался о поездке на заседании исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Депутаты его действия одобрили. И вот еще одно подтверждение, что никакого сотрудничества с немцами не было. В тот момент Ленин категорически возражал против сепаратного мира с Германией:

— Кайзера Вильгельма считаю кровопийцей, и, конечно же, не может быть разговора о сепаратном мире с ним — это бессмысленно. Ленинцы против сепаратного мира.

Очень быстро Ленин изменил свою точку зрения — но не под влиянием немецких денег, а потому, что своим блистательным чутьем ощутил настроения солдатской массы. И первым угадал: вот что способно привлечь миллионы людей в серых шинелях на сторону большевиков. Но в острой политической борьбе семнадцатого года обвинение в работе на немцев было самым надежным. Именно так противники большевиков пытались объяснить причины внезапного успеха ленинской партии.

«Ленин и его группа сейчас очень богаты, — удивлялся помощник Керенского известный социолог Питирим Сорокин, — количество большевистских газет, памфлетов, прокламаций значительно возросло… Откуда деньги — вот в чем вопрос».

Финансовые отчеты партии большевиков сохранились. Летом семнадцатого следователи Временного правительства их тщательно проверяли. Большевики пополняли кассу с помощью займов и пожертвований. В Союзе трактирщиков заняли 20 тысяч рублей и возобновили выпуск «Правды». Деньги на издание армейских большевистских газет под давлением войсковых комитетов давали командующие фронтами, причем давали по 100 тысяч рублей. В мае купили за 225 тысяч рублей типографию на Кавалергардской улице.

31 августа 1917 года в протоколе заседания ЦК записали:

«Организационное бюро сделало доклад, из которого выяснилось, что состояние кассы ЦК весьма слабое (наличность около 30 000), что отдельные предприятия плохо ведут отчетность, а потому очень трудно определить имущественное состояние…».

25 октября 1917 года в кассе большевиков оставалось всего восемь тысяч рублей…

«Я никогда не считал большевиков “продажными агентами немецкого правительства”, как их именовала правая и либеральная пресса, — писал философ Федор Степун, видная фигура во Временном правительстве. — Мне они всегда представлялись столь же честными и идейно стойкими, сколь и предельно аморальными революционерами».

Ленин понял: если что-то и может привлечь солдат на сторону большевиков, то только обещание закончить войну, демобилизовать армию и отпустить одетых в серые шинели крестьян домой — к семьям и земле. Сколько бы его ни обвиняли в отсутствии патриотизма, в пораженчестве и прямом предательстве, на митингах Ленин повторял вновь и вновь то, что от него хотели слышать:

— Товарищи солдаты, кончайте воевать, идите по домам. Установите перемирие с немцами и объявите войну богачам!

Будущий знаменитый писатель Илья Григорьевич Эренбург печатал в московских газетах статьи, в которых писал о Ленине без тени почтения:

«Лет десять тому назад юнцом наивным и восторженным прямо из Бутырской тюрьмы попал я в Париж. Утром приехал, а вечером сидел уж на собрании в маленьком кафе “ Avenue d’Orleanes”. Приземистый лысый человек за кружкой пива, с лукавыми глазами на красном лице, похожий на добродушного бюргера, держал речь. Сорок унылых эмигрантов, с печатью на лице нужды, безделья, скуки, слушали его, бережно потягивая гренадин. “Козни каприйцев”, легкомыслие “впередовцев” тож “отзовистов”, соглашательство “троцкистов” тож “правдовцев”, “уральские мандаты”, ”цека, цека, ока” — вещал оратор, и вряд ли кто-либо, попавший на это собрание не из Бутырок, а просто из Москвы, понял бы сии речи».

Анжелика Балабанова, видный деятель Коминтерна, совсем невысоко ценила митинговые успехи вождя русской революции:

«Из всех русских революционеров Ленин внешне казался самым бесцветным. Его выступления в то время также не произвели на меня никакого впечатления ни манерой подачи, ни содержанием. Троцкий, с которым я познакомилась позднее, был гораздо более яркой фигурой и эффектным оратором, хотя некоторые его манеры и его самоуверенность временами меня раздражали».

«Современники по-разному оценивали Ленина как оратора, но все признавали его умение воздействовать на внимающую толпу, — вспоминал один из меньшевиков. — И это достигалось не фиоритурами голоса, не красочностью стиля, а простейшим ораторским приемом — многократным повторением одной мысли, фразы, как бы ввинчиваемой в голову слушателя. Элементарность, бранчливость, безапелляционность ленинских речей заражали одних жгучей ненавистью к воображаемым врагам, у других вызывали ощущение сюрреальности происходящего».

Похоже, на этих оценках лежит отпечаток личного отношения к Ленину. Я, разумеется, не мог его слышать. Но даже чтение неправленых стенограмм его выступлений (они были извлечены из спецхрана после перестройки) открывает невероятную энергетику его речи, спрессованность мысли — ни одного лишнего слова! Могу себе представить, как его выступления завораживали слушателей.

Даже по этим стенограммам можно понять, почему к Ленину прислушивалось все больше и больше людей. Число его сторонников росло с каждым днем.

Многие уверены, что это большевики развалили армию — по заданию немецкого генерального штаба. В реальности к лету семнадцатого русская армия наступать уже точно не могла. В лучшем случае — держать оборону и сковывать немецкие силы. Но союзники допустили роковой просчет. Они требовали перехода в наступление. И это последнее, летнее наступление семнадцатого года погубило русскую армию. И как это происходило на протяжении всей войны, сразу нашли виновного — внутреннего врага. Летом семнадцатого в работе на немцев обвинили большевиков.

Министр юстиции Временного правительства Павел Николаевич Переверзев передал газетам подготовленные его аппаратом материалы о связях большевиков с немцами. Утром газета «Живое слово» опубликовала от имени бывшего большевика и депутата Государственной думы Григория Алексеевича Алексинского и бывшего народовольца, затем члена ЦК партии эсеров Василия Семеновича Панкратова материал под заголовком «Ленин, Ганецкий и компания — шпионы!»