нет мне клана, нет мне имени, – выпаливает, несколько отвлекаясь, незнакомка и вновь сжимает гудящий низ живота. – Я опозорила семью. Опозорила мужа, который таковым мне даже не стал.

– Как тебя зовут?

Вместо имени девочка стонет и коленями врезается в песок.

– Она идёт. Помоги мне.

Сжимает руку и вскрикивает; следом затихает.

– Кто отец? – хочу отвлечь беседой.

– Не спрашивай этого, прошу, не спрашивай.

Она стонет и с новой потугой ревёт. Схватки учащаются. Укус змеи – был ли безобиден?

– Я не справлюсь. Нет, я уже умерла, – девочка бредит; ныне – особенно. – Как тебя зовут? Ведь ты помог мне.

– Ещё нет.

Как сбито она мыслит, как сбито говорит…мне не доводилось видеть умирающих, а она, казалось, умирает в самом деле.

– Назови имя, – швыряет требовательно и крепко сжимает руку, оставляя кровавые вкрапления от ногтей на моей ладони.

Требовательно, а значит…

– Ты богиня, верно? Ты не похожа на монастырскую послушницу, не похожа на безродную…

– Значит, и ты бог. Передавай привет моим братьям и сёстрам, но для начала назовись.

– Бог Смерти.

– Как смешно. Боги, как смешно…!

И девочка в самом деле смеётся. Смеётся вместе с плачем.

– Ты пришёл за мной, – говорит она, – ты пришёл вовремя.

Вовремя окрикнул и отвлёк, позволив змее прикусить лодыжку. Вовремя внял преждевременно наступившим родам. Всё вовремя.

– За мной, – утверждает девочка. – Не за ребёнком, умоляю. Ты пришёл за мной, верно? А её сохрани. Я не справлюсь, чувствую: не справлюсь. Спаси её.

– Кому отнести ребёнка, если тебя не станет?

На глазах её проступают слёзы.

Если.

Когда.

– Только не им, не семье, – плачет девочка, – это опозорит их и следом убьёт. Я вынашивала втайне, им неведомо. Пускай она не знает пантеона, умоляю.

Содрогается и падает, окропляет песок кровью, что от температуры сворачивается в густые капли, просит избавить от мучений и вместе с тем помочь девочке явиться на свет. Велю определиться и срываю мантию, подкладываю под роженицу и прошу дышать ровно.

– Если я не смогу, – выплёвывает сбито, – помоги ей появиться, хорошо?

Слова просящие, однако интонация требующая; молодая богиня – то слышно – всегда получала желаемое, всегда внимала исполнению наказов. Избалованное дитя, обласканное вниманием домочадцев.

– Ты сможешь, – говорю я. И дальше: – Как много богиня взвалила на незнакомца!

Со стоном девочка смеётся. Идут минуты. Идут потуги. Идут часы.

Солнце валится за горизонт, превращая песок в горящее зарево. Коршуны отдаляются, но не теряют нас из виду. Загорается первая звезда, за ней следующая и следующая, вскоре десятки и сотни рассыпаются по графитовому глубокому небу и является прародительница Богини Судьбы – луна. Крик окаймляет пустыню. Крик младенца. Крик роженицы – напротив – затихает, она, отмучившись, отходит. Принимаю дитя на руки и заворачиваю в мантию. Предаю младенческое лицо лунному свету, под которым оно явилось миру.

Женщина

Бог Войны прибывает в срок, а я не успеваю собрать необходимый процент. Поставки в Полис прекратили, перевозку оружия притупили, торговлю плотью закончили. Мне перестали доверять и лицемерными улыбками отказались от услуг на неопределенных срок.

Я не смогла. Я подвела девочек, которым обещала защиту.

Бог Войны встаёт перед воротами и свистит словно собаке. Мои люди – оставшиеся на охране – не открывают; им велено ценой своих жизней нести истинную службу. С похвалой и спокойствием прохожу мимо них и отворяю ворота самостоятельно: приглашаю наглого мальчишку в кабинет и угощаю питьём.

– Выслуживаешься, богиня, – говорит Война и бегло осматривается. – Пока мы поднимались, я вот что заметил: послушницы сидят у себя по комнатам, двери закрыты. Разве борделю следует так себя вести? Пойдем, откроешь двери и покажешь мне девочек.

Он догадался.

Если поступлю так, поплатится кто-либо из них. Бог Войны говорил: не управлюсь с его требованиями – пристрелит выбранную по его вкусу послушницу. Я знаю, то правда, он говорил правду. Не запугивал, как это могло показаться, а ставил перед фактом.

– Я не справилась, – бросаю наперерез поднимающемуся из кресла.

– Повтори, лживая богиня.

– Я не собрала необходимую тебе сумму и платить мне нечем.

– Это забавно. Что ты можешь предложить?

Так легко он решил сторговаться?

– Себя предложишь? – скалится мальчишка. – Приглашение того вечера, когда ещё был жив истинный Хозяин Монастыря, в силе.

Отвечаю отказом.

– Ты ведь понимаешь, что это за собой повлечёт?

– Мы договоримся, – утверждаю я.

– Не сомневаюсь.

Хотя, признаться, поддерживаю саму себя и саму себя пытаюсь в том убедить. Не верю – лишь пытаюсь. Бог Войны говорит:

– Я предлагаю плату близостью не потому, что ты желанна (таковой была лжебогиня в момент, когда только вступила в пантеон – разило экзотикой и все хотели опробовать понравившееся двум приятелям с разницей в два десятка лет), а для того, чтобы показать: ты обычная продажная девка и ничем не отличаешься от послушниц, которым покровительствуешь. И ты согласишься, чтобы не видеть, как мучаются твои подопечные, которым – я уверен – лживая богиня обещала покой и защиту.

Отвечаю очередным отказом.

– Ты ведь понимаешь, что это за собой повлечёт? – повторяет мальчишка.

Осознанно киваю.

– Я обещал, а к обещаниям отношусь серьёзно.

– Как жаль, что только к ним.

А не к человеческим жизням.

– Зря, как же зря ты скалишься, лжебогиня.

Бог Войны вздыхает и качает головой.

– Когда же ты прозреешь? Ничему тебя жизнь не учит, верно?

Ощущаю нарастающую тревогу. Не понимаю, откуда это чувство…Всё внутри стягивает, рокочет; перед глазами – мутно, в мыслях – тихо. Я не слышу голоса говорящего, не понимаю, о чём он говорит.

– Помнится, это было где-то здесь, – находят меня обрывки суждения Бога Войны. – Да, точно. – Он достаёт спрятанный под столом стилет. – Я помогу тебе прозреть: будет больно, но эффективно.

В следующий миг он разрезает пространство между нами и, хватая за лицо, разрезает его же. Острый удар приходится в область глаза; хочется вскричать и взвыть, но вместо того я пытаюсь отбиться от нападающего: бью руками и лишь получаю исполосованные ладони.

– Не сопротивляйся и не дерзи, Луна, тогда Боги будут милостивы к тебе, – причитает нависший мальчишка и режет вновь.

Молчи, Луна.

Послушницы затихли не по твоей команде, а от интереса: они слушают и подслушивают, они пытаются выведать причины скорого приезда Бога Войны и моего непокрытого волнения. Они слышат каждый шорох и каждый шорох друг с другом перемывают.

Молчи, Луна.

Наконец вскрикиваю, и только тогда Бог Войны отходит. Желчью изрыгаю на него проклятия старого наречия, на что мальчишка усмехается и роняет:

– Следовало думать, Луна, что и кому ты говорила, будучи под