Поскольку доска была велика, а сроки поджимали, Тициан был вынужден изменить себе и привлечь к работе учеников, главным образом Джироламо Денте, который с полуслова понимал, что от него требовалось. Остальным же приходилось по нескольку раз втолковывать задание и показывать, как и что нужно делать. Ходом работ остался доволен настоятель собора Джакомо ди Перга, который недавно пожелал лично посетить мастерскую. На него произвела сильное впечатление сцена ночного убийства.

Недавно Тициана потрясло убийство средь бела дня его слуги киприота Луиджи. Бедняга, как всегда, сопровождал Чечилию к обедне. Не доходя до церкви, он услышал слишком смелое замечание по адресу своей госпожи. Луиджи хотел тут же вступиться и проучить наглеца, но в ответ получил смертельный удар кинжалом. Перепуганная Чечилия подняла крик, но убийца уже успел скрыться в толпе. Позже выяснилось, что это был молодой повеса Баттиста из знатного семейства Куэрини, которого приговорили к вечному изгнанию из Венецианской республики.

Настал день, когда посол Малатеста объявил, что пора отправляться в путь. Сборы были недолгими, и Тициан вскоре прибыл в Мантую. Но герцог Гонзага его не дождался и в оставленном на имя художника послании, извинившись, попросил проследовать в Парму, где и должна состояться намеченная встреча с императором. Своему управляющему герцог дал четкие распоряжения о предоставлении Тициану экипажа для поездки.

Тем временем Карл V с многочисленной свитой немецких князей и испанских грандов был торжественно встречен в порту Генуи. Издавна считавшиеся скупердяями генуэзцы на сей раз раскошелились — пышные приемы и балы в честь высокого гостя следовали один за другим. Через неделю длинный поезд из позолоченных карет, блестящей кавалькады всадников и пеших воинов со знаменами и штандартами немецких и испанских областей направился в сторону Болоньи. Именно там должна была состояться историческая встреча, на которую в Италии возлагались большие надежды. Многие считали, что коронование Карла V римским папой и переговоры между представителями всех заинтересованных государств на Апеннинском полуострове должны положить конец двадцатилетней войне. Дож Гритти не посчитал для себя нужным присутствовать на коронации и отправил в Болонью на переговоры первого канцлера Андреа де Франчески. Тем самым в который раз Венеция показала миру свою особую позицию и так ценимую ею независимость.

Оказавшись в Парме, вотчине князей Фарнезе, Тициан был вынужден дожидаться прибытия императорского кортежа. Ему не удалось тогда повстречаться с известным в тех краях живописцем Антонио Аллегри по прозвищу Корреджо, о работах которого он был немало наслышан. Его прекрасные росписи в главном соборе и в трапезной монастыря Сан-Паоло он внимательно осмотрел, и они не могли оставить его равнодушным в отличие, скажем, от работ еще одного местного художника Пармиджанино. Его вычурный алтарный образ в церкви Мадонна делла Стекката произвел на Тициана странное впечатление.

Тем временем из Рима выехал не менее представительный папский кортеж. Климента VII сопровождали двадцать пять кардиналов, большой отряд епископов и предводителей главных монашеских орденов. Казалось, германский император и папа старались перещеголять друг друга числом и представительностью своих свит. Перед тем как торжественно въехать в Болонью, Карл V остановился ненадолго в Парме, поджидая, пока папа со своей компанией престарелых прелатов доплетется до места встречи. В те дни вынужденного ожидания мантуанскому герцогу удалось на одном из приемов представить Тициана императору Карлу.

Двадцатидевятилетний Карл Габсбургский, облеченный высокой властью уже десять лет, выглядел несколько старше своего возраста из-за медлительности речи и движений. Был он чуть выше среднего роста, крепкого телосложения. При первом взгляде на него создавалось впечатление некой диспропорции в фигуре, которую ей придавали слишком длинные руки. Цвет лица монарха был землистым, и выглядел он устало из-за отрешенного взгляда. При встрече с ним нельзя было понять по выражению лица, доволен ли он, так как вместо улыбки рот искривляла легкая гримаса. Однако об истинном его настроении можно было безошибочно судить по лицам приближенных, подобострастно выражавших радость или неприязнь.

Вероятно, Тициана немало удивило, как извивался перед императором в поклонах Альфонсо д'Эсте, лелеявший мечту о расширении своих владений, не говоря уже о пармских правителях Фарнезе. Тициана меньше всего интересовало окружение, и он старался уловить и запечатлеть в альбоме, с которым не расставался ни на минуту, характерные черты и особенности некрасивого лица-маски столь неординарной личности. От деда Максимилиана внук унаследовал рыжеватый оттенок волос и бороды, стыдливо скрывавшей непомерно выпирающую нижнюю челюсть и подбородок. Если бы не борода, Карл с его глазами навыкате имел бы вид кретина. Говорят, что этим уродством он обязан своей прабабке — по происхождению польке. Хотя польские женщины славятся чисто славянской красотой, но, как говорится, в семье не без урода.

Тициан был допущен в зал, где император скучающе завершал трапезу, сидя в одиночестве за огромным накрытым столом, пока его свита стояла навытяжку в полном молчании. Трое слуг в ливреях бесшумно подавали блюда и разливали вино и воду в бокалы. Во время еды нижняя челюсть и подбородок Карла еще сильнее выдавались вперед, подчеркивая уродство лица. Питался император исключительно мясом с кровью, поджаренным на углях, заедая его хлебом, но не мякишем, а румяной корочкой. Никаких приправ или овощей, лишь немного фруктов.

Молчание в трапезной нарушилось наконец общей благодарственной молитвой. Затем император подошел к собравшимся с подобием улыбки на лице. Не говоря ни слова, он выслушал поочередно сообщение каждого царедворца и так же молча покинул зал. Не менее интересно было за ним понаблюдать в соборе на заутрене, где он восседал в одиночестве близ алтаря, истово молясь. Когда его взгляд вдруг скользнул вверх, Карл на какое-то мгновение отвлекся от молитвы и застыл, рассматривая великолепную фреску «Вознесение Девы Марии». На выходе из собора он бросил в приветствующую толпу несколько пригоршней золотых дукатов.

Наконец пришла весть, что папа и его кортеж прибыли в Болонью. Начались неторопливые сборы в дорогу. Тициан оказался в карете с Федерико Гонзага и узнал от него немало полезного для себя о привычках и привязанностях императора, о его непомерных амбициях. Оказывается, он уже не довольствовался титулом главы Священной Римской империи, которого по устоявшейся традиции величают «кесарем». Безраздельно владея Германией, Испанией, Бургундией, Сицилией и Неаполем, Фландрией, значительной частью новых земель в Америке и Африке, Карл желает быть провозглашенным еще и королем Италии.

Негативную оценку Карлу V и его политике дал итальянский поэт Леопарди. Ратуя за объединение Италии в единое государство, поэт-патриот вступает в полемику с некоторыми историками, которые подняли на щит личность Карла Габсбургского, расхваливая на все лады его мудрую политику в Европе. В сатирической поэме «Паралипомены» Леопарди заявляет:

Ближе к Рождеству Тициан оставил Болонью и вернулся домой, где друзья сообщили ему, что почти два месяца в Венеции находился Микеланджело, укрывшийся на Джудекке в одном из домов у знакомого флорентийского изгнанника. Как только иностранные послы разнюхали, что власти Флоренции объявили великого мастера вне закона, они поспешили предложить ему приют и гостеприимство в своих странах. Пришло на его имя и послание из Дворца дожей, в котором, в частности, говорилось, что «своим присутствием он оказывает высокую честь Венецианской республике». Ответа не последовало. В разговоре с Сансовино он заявил, что готов бежать хоть на край света, чуть ли не в Туретчину, откуда ему пришло приглашение. Видимо, не случайно позже появился необычный портрет Микеланджело в белой чалме работы художника Буджардини (Флоренция, дом Буонарроти).