Святые Кирилл и Мефодий проповедуют славянам христианство. Рисунок Ф. А. Бронникова для «Сказаний о Русской земле» А. Д. Нечволодова

— Мы — от Сима благословенное семя, благословенны отцом нашим Ноем. Вы же — нет!

Вот из какого далека простирается на них благословение, а значит, превосходство над остальным миром: от тех самых послепотопных дней, когда Ной поделил опустевшую землю между сыновьями Симом, Иафетом и Хамом и лучшую долю дал старшему — Симу.

Самовозвеличение собеседников и тут не застаёт Философа врасплох. Он считает нелишним напомнить им, что второй из сынов Ноя, библейский Иафет, «от негоже мы есмы», нисколько не обделён Божиим вниманием, и о нём там же, в книге Бытия, сказано: «Да распространит Господь Бог Афета и да вселится он в села Симовы». А к сказанному Константин прибавляет и свидетельства пророков в пользу Иафета.

После этого иудеи в очередной раз вынуждены согласиться: «Да, так и есть, как ты говоришь».

Хазарские спорщики, затевая эту распрю о своём первенстве, якобы идущем от праотеческих времён, вряд ли догадываются, что их противник и здесь окажется «в теме». Дело не только в том, что он всего пять лет назад был на Евфрате, видел изблизи места, где прозорливый Ной в предгрозовом зное плотничал над своим ковчегом. Философ знал тему в подробностях ещё и потому, что вопрос о Иафетическом (яфетическом) наследии в IX веке, как мы помним, живо обсуждался в кругах историков, географов, грамматиков византийского мира. Уже говорилось, что немало внимания ему уделил в своей «Хронике» видный историограф того столетия, старший современник солунских братьев монах Георгий Амартол.

Лингвистических наблюдений эпохи оказалось достаточно, чтобы подтвердить догадки и предчувствия о глубинном языковом родстве большинства коренных народов Европы. Более того, опыт беспрерывных языковых связей этих народов с обитателями Азиатского и Африканского континентов позволял сделать вывод о существовании трёх древнейших языковых зон, наделённых признаками достаточной самостоятельности. Без всякой натяжки получалось, что первообраз такого уходящего в глубь тысячелетий распределения вычитывается как раз в библейском сюжете о трёх сыновьях праотца Ноя — о Симе, Хаме и Иафете, потомки которых разошлись по трём самостоятельным языковым и расовым семьям, дав жизнь семитическим, хаметическим и иафетическим народам.

Константину и его старшему брату выпала доля родиться в греческой ойкумене и говорить на самом богатом, самом притягательном из тогдашних языков Средиземноморья. Культурный грекоцентризм обозначился задолго до их рождения. Он выражался, в частности, и в том, что без всякого особого волевого напора со стороны греков их языку желали выучиться самые пытливые представители окрестных народов. Одним из впечатляющих примеров такой нацеленности как раз и была Септуагинта. Чаще всего в этом знаменитом переводе книг Ветхого Завета на греческий язык видят проявление эллинской любознательности, интеллектуальной отзывчивости. Это лишь отчасти так. Первопричина перевода семидесяти оказалась более прозаической. Просто толмачи-толковники из обширной еврейской общины Александрии выполнили заказ своих единоверцев, которые уже не в первом поколении общались между собой по-гречески, а древнееврейский помнили слишком плохо, чтобы на нём читать свою Библию.

«Житие Кирилла» не сообщает, на каком языке (или языках) велась полемика в хазарской столице, но можно не сомневаться, что Философ изъяснялся на своём родном греческом и многочисленные библейские отрывки озвучивал по Септуагинте или, когда надо, в переводе того же Аквилы. Рассчитывая при этом если не на языковую осведомлённость спорящих с ним грамотеев и книжников, то на расторопность их толмачей.

Даже если бы его знание книжного еврейского, с которым он знакомился в Херсоне, и оказалось достаточным для бесед в хазарской столице, ему не было никакой нужды менять установившиеся правила поведения ромея за пределами империи. За спиной его стояла великая христианская держава и из горла его свободно лилась речь, которой Господь Бог обильно наградил греков, а уж они считали себя не худшими из наследников праотца Иафета.

Тот же Георгий Амартол, приводя в своей «Хронике» подробный перечень стран Азии и Европы, населённых иафетическими народами и племенами, перечисляет не только опорные земли ромеев — Мидию, Каппадокию, Пафлагонию, Галатию, Фракию, Македонию, Фессалию, Аттику, Пелопоннес, но также не теряет из виду пограничные с грекоязычными земли Иллирию, Сарматию, Скифию, Таврию. Значит, и там обитает «колено Иафетово»!

Солунские братья знали, что славяне как таковые в словаре Амартола ещё отсутствуют. Но весь их личный опыт в постижении славянской речи, её словарного состава и грамматического устройства подсказывал им, что список Амартола без всяких натяжек должен быть дополнен и этим языком[9]. Потому что славяне — тоже иафетический народ, причём один из самых многочисленных среди европейских потомков Иафета. В таком своём убеждении братья неоднократно укреплялись и на Малом Олимпе, и во время путешествия в Херсон и далее на восток.

* * *

Немало удивительных примет славянской многочисленности и распространённости Константин с Мефодием обнаружили уже внутри Хазарии. Отменными знатоками славянских земель оказались часто мелькавшие здесь арабские купцы. Добираясь на хазарские рынки и пристани от самого Багдада, они этим вовсе не ограничивались, а постоянно ходили и дальше на север — вверх по Волге. В их речи звучали десятки названий каких-то рек, впадающих в эту превеликую и преизобильную реку; имена неведомых братьям славянских городов или больших сёл, с обитателями которых торговцы постоянно имели дело.

Какая неустанная прорва водная изливалась в жадно сосущее море! Реку эту можно было себе представить в образе древесной кроны, прячущей в своей необмерной тени не только полчища птиц, зверей и больших, как дельфины, рыбин, не только сонмы племён, но обнимающей и весь целиком север — родитель холодных туч и синих молний.

И как радостно было обнаружить, что тот же самый рынок охотно принимает под свои навесы и купцов, судя по их говору и облику, чисто славянского рода-племени. Вот оно что! Значит, они и сами не желают сидеть сиднем в ожидании заморских гостей, а приохотились на собственных ладьях спускаться — до Итиля, до Семендера. Отсюда, говорят, иные из них, соревнуясь с арабскими гостями, и до Багдада добираются как ни в чём не бывало. Сами везут свои меха, бобровые и ку-ничьи. И даже мечи везут какого-то особого северного закала.