– Но, раз уж она это уже проходила, ей не захочется повторяться.

– Точно! – азартно поддержала Ева Рорка. – К тому же при разводе она столько не получит. Нет уж, она не удовольствуется хлебными крошками. Она же столько лет потратила! А вот если бы он просто взял и умер, она осталась бы скорбящей, но не убитой горем вдовой, которая мужественно собирает осколки своей разбитой жизни и идет дальше. Ну почему он не может просто взять и умереть? Попасть в какую-нибудь аварию со смертельным исходом? А что, если…

– Она не первая из женщин, вышедших замуж за деньги, которым надоело платить назначенную цену, – заметил Рорк. – И даже не первая из тех, кто пошел на убийство, чтобы не платить. Но способ убийства в данном случае так и дышит местью.

– А иначе быть не может. Чудовищный несчастный случай, но вызванный его собственной слабостью, его супружеской неверностью. Чем хуже он выглядит, тем ярче нимб, сияющий над ее головой. И мне кажется, как только она увидела выход, маскарадный костюм стал жать еще больше. Он становился все теснее и теснее, в конце концов он просто перекрыл ей кровоток. И кто в этом виноват? – спросила Ева.

– Он, конечно, кто же еще?

– Вот именно! Ему пришлось за это заплатить – за все годы, что она вынуждена носить маску, притворяться, играть на публику. – Сидя в теплом, благоухающем салоне лимузина, Ева буквально чувствовала, в каком бешенстве пребывала Ава. – В конце концов она его просто возненавидела. Не знаю, какие чувства она питала к нему вначале, но в конце она готова была задушить его голыми руками.

– А само убийство было таким интимным и таким омерзительно скандальным, – вставил Рорк, – потому что за ним стояла ненависть.

– Прямо в цель, – кивнула Ева.

– Но если все было так, как ты думаешь, она еще не достигла цели. Перед ней все еще стоит препятствие – Бен.

– Держу пари, у нее уже есть свои планы насчет Бена. Она может себе позволить не торопиться. Разве что он влюбится в кого-нибудь без памяти и захочет жениться. Вот тогда ей придется действовать быстро. А впрочем… Может, она так и так решит действовать быстро. Передозировка – вот лучший выход. Таблетки, слишком много таблеток. Не мог пережить утраты, не вынес ответственности – ему же предстояло занять место дяди на работе – и решил уйти. Тут есть риск, но, если я закрою дело, не заподозрив ее, как она и ожидает, можно рискнуть.

– Собираешься его предупредить?

– Пока что ему ничто не грозит. Дело открыто, а ей нужно время. – Ева забарабанила пальцами по колену. – Ей нужно время, чтобы сблизиться с ним, опереться на него. Закрепить образ безутешной вдовы, нуждающейся в его поддержке. Ведь он теперь – все, что у нее осталось от жизни с мужем. Она планирует, рассматривает самые разные случайности. Ей нужна публичная демонстрация их взаимного горя, их привязанности друг к другу. Ей нужно заложить фундамент.

– Не могу сказать, что я близко знал Томаса Эндерса, – признался Рорк, – но я бы сказал, он хорошо знал людей и умел верно оценить их сущность.

– Любовь ослепляет.

– Да, это верно. – Рорк провел кончиками пальцев по ее волосам.

Ева повернулась к нему лицом.

– Тебе когда-нибудь – ну хоть раз! – приходило в голову, что я могла вести с тобой игру из-за денег?

– Ты не вела со мной игру. Это я вел с тобой игру.

– А может, в этом и была моя игра, – лукаво улыбнулась Ева. – А ты ничего не заподозрил и угодил в мои сети.

– Я в твоих сетях устроился с большим комфортом. – Рорк прижал руку к ее груди. – Я знаю твое сердце, любимая. – Он вытащил цепочку, которую она носила под рубашкой. На цепочке висел крупный бриллиант и крошечный образок святого. И то, и другое – его подарки. – Помнишь, как я подарил тебе это?

Рорк качнул цепочку. Камень заискрился и полыхнул огнем.

– Ясное дело.

– Ты была не просто в замешательстве, ты была в ужасе. Бесстрашный лейтенант Ева Даллас в ужасе от кусочка углерода. В ужасе перед тем, что этот кусочек символизирует.

– Любовь не входила в мои планы. Она просто не должна была случиться. Я была к этому не готова.

– И все-таки ты надела эту цепочку с камнем, когда пришла ко мне наконец. – Бриллиант сверкал и переливался живой каплей. – Ты до сих пор его носишь. И всегда прячешь. Ты же коп, ты стесняешься, но все-таки носишь. На этом самом месте, рядом с сердцем. – Рорк опустил цепочку с бриллиантом под рубашку. – Это вы, лейтенант, угодили в мои сети. И для этого мне пришлось дать вам здоровенного пинка.

– Наверно, мы оба угодили в сети. – Лимузин остановился. Выглянув из окна, Ева увидела, что он стоит у тротуара последним в цепочке других роскошных лимузинов. «Мрачная роскошь смерти, – подумала она. – А вот Эндерсу не повезло. Он попал совсем в другие сети».

Фотографии Эндерса были расставлены по всему громадному залу. На них он размахивал клюшкой для гольфа или бейсбольной битой, бежал с футбольным мячом или отражал теннисную подачу. Около каждой из фотографий были цветы. Среди цветов преобладали желтые подсолнухи с бархатистыми черными сердцевинами.

– Это его любимые, – сказал Бен Еве и Рорку. – Дядя Томми говаривал, что если когда-нибудь уйдет на покой, он купит себе маленькую ферму и будет выращивать исключительно подсолнухи.

– А у него были такие планы? – спросила Ева. – Он собирался уйти на покой?

– Да в общем-то нет. Но он действительно что-то такое говорил насчет долгих выходных, хотел найти подходящее местечко где-нибудь за городом. Главное, чтобы поблизости было поле для гольфа. Он носился с идеей построить загородный дом с приусадебным хозяйством неподалеку от спортивного лагеря на севере штата. Настоящий деревенский дом, где они с Авой когда-нибудь заживут на покое. Он будет выращивать подсолнухи, а пока этот счастливый час не настал, чаще выбираться из города и пользоваться всеми возможностями спортивного лагеря. Он говорил, что собирается построить там курорт с минеральными водами для Авы. Хотел облегчить ей переход. – Бен улыбнулся, хотя глаза у него оставались печальными. – Словом, он любил подсолнухи. А люди любили Томми. Панихиды будут проходить одновременно в разных странах. Вот в эти минуты во всех городах люди… Простите, прошу меня извинить.

Бен поспешно отвернулся и направился к двери. Ева даже подумала: удастся ли ему продержаться до конца церемонии и не рухнуть? И тут же она увидела, как Леопольд Уолш торопливо пересекает комнату, обнимает Бена за плечи и выводит его из зала.

«Любовь, – сказала она себе. – Грустная и самоотверженная любовь».

Ева поискала глазами вдову. Ее трудно было не заметить: бледная, с заплаканными глазами, вдова восседала в обитом темно-синим бархатом кресле, окруженная цветами и людьми, выражавшими ей соболезнования. Ее волосы были зачесаны назад и собраны узлом на затылке, чтобы подчеркнуть тонкое изящество черт ее лица. Черный траурный костюм поражал своей безупречностью и подчеркивал идеальные Линни фигуры Авы. Строгость наряда искупалась великолепными бриллиантами, сияющими у нее в ушах и на запястьях.