– Но я уже думал… – пробормотал Севастьянов. – Ничего такого не было. Только Домбровский… Больше она никого не упоминала.

– У нее были подруги? Она могла поделиться с ними? – настаивала Амалия. – Может быть, она вела дневник? Писала письма? – Она вскочила с места и подошла к Степану Александровичу. – Поймите же наконец: дело не кончено, вообще ничего еще не кончено. Ведь не зря кто-то убил Любовь Осиповну, которая опрометчиво заявила, будто знает, где находится ваша жена, и не зря кто-то пытался довести вас до самоубийства… Все звенья одной цепи! – Глаза ее горели, щеки раскраснелись, так что Чечевицын, который старался не упускать ни единого слова из речи баронессы, даже отодвинулся на всякий случай к стене. – Почему вы не хотите мне помочь? Почему вы так уверены, что, раз прошло почти пять лет, никто уже не сможет ничего найти?

Некоторое время Севастьянов молчал, но затем отвернулся к стене. Поперек его шеи шла багровая полоса, и отчего-то Амалия только сейчас заметила ее.

– Если бы я что-то знал… – тихо заговорил он. – Если бы мне было что-то известно… неужели вы думаете, что я бы стал скрывать? Но Натали… – Он тяжело вздохнул. – Нет, она никогда не вела дневника. И подруг у нее в городе не было. Я имею в виду, она со всеми была очень любезна, но… Они ее не любили. Ее никто не любил, кроме меня.

Он сделал движение рукой, натягивая на себя одеяло.

– Простите… Мне что-то не очень хорошо. Вы бы не могли… как-нибудь в другой раз… – Севастьянов все-таки бросил взгляд на Амалию, и, наверное, такое у нее было выражение лица, что он прибавил, словно через силу: – Можете не беспокоиться. Я больше не буду пытаться наложить на себя руки. Я поступил глупо… Больше ничего подобного не повторится.

Серая кошка жалобно мяукнула. Антоша опустил ее на пол, и она, нерешительно покосившись на хозяина, легла на ковер посреди комнаты…

– Я бы хотел, сударыня, задать вам несколько вопросов, – начал Чечевицын, когда они вышли из дома. – Если, разумеется, вы не против, – поспешно прибавил он.

Сегодня он вел себя куда более вежливо, чем вчера, и перемена от Амалии не укрылась. Объяснялась же она тем, что Максим Алексеевич получил письмо от одного университетского приятеля, которому успел сообщить о новой хозяйке Синей долины. Приятель кое-что слышал о прежней деятельности баронессы Корф, и, хоть не знал наверняка, была ли эта деятельность связана с поставками в армию, сыскным отделением или ловлей революционеров, настоятельно рекомендовал Чечевицыну не делать глупостей. По его сведениям, госпожа баронесса также состояла на содержании у одного князя царских кровей, пары министров и трех или четырех сенаторов, которые в случае чего могли очень сильно осложнить Максиму Алексеевичу жизнь.

– Вы и в самом деле считаете, что все началось с того убийства неизвестного? – спросил следователь, искоса поглядывая на Амалию и думая, чем она, непримечательная (с точки зрения человека, предпочитающего брюнеток) особа, могла увлечь стольких мужчин. То, что мужчины существуют только в воображении его приятеля, ему и в голову не приходило.

– Да, считаю, – ответила Амалия на вопрос собеседника. – И даже уверена.

Но была ли она в самом деле так уверена?

Она не находила ответа на свой же вопрос. Конечно, представлялось соблазнительным объединить два дела в одно, но… Посмотрим правде в глаза: какие у нее основания думать именно так?

Вернувшись в усадьбу, Амалия еще раз перечитала записки покойного судьи, но не нашла в них ничего нового. Чтобы отвлечься, она занялась меткой на сюртуке и попыталась составить различные варианты фамилии портного, но «ребус» ей скоро надоел. Вовсе не находкой в чемодане была в тот момент занята ее голова.

«Что же за задачку ты загадал мне в самом деле, Савва Аркадьич Нарышкин? – подняла Амалия глаза на портрет прежнего хозяина имения. – Жила я, можно сказать, самой обыкновенной жизнью, и тут – нате вам: сбежавшая жена, которая, оказывается, вовсе не сбежала, убитый неизвестный, за которого даже не понять, с какого боку и взяться, тайны, загадки, приключения… И письма, посредством которых некто пытался довести до самоубийства хоть и влюбленного, но все же вполне нормального (до сих пор) человека. И ведь почти добился своего, надо отдать ему должное…»

Машинально чертя на листке, баронесса поглядела в окно. Антоша сидел в саду и прилежно читал книгу о том, как надо ухаживать за садовыми растениями. Над его рыжей головой вилась большая белая бабочка.

Амалия достала угрожающие письма, которые оставались у нее, и перечитала их. Раньше ее интересовало, из каких газет были вырезаны буквы, но сейчас она поняла, что это ничего ей не даст, и решила сосредоточиться на других признаках.

Обыкновенный конверт. Обыкновенная бумага. В романах, которые так любит Антоша, бумага наверняка была бы с какими-нибудь водяными знаками, фантазировала Амалия, на всякий случай разглядывая лист на просвет. Или какая-нибудь особенная, или…

И тут она каким-то изощренным, не шестым, а даже седьмым каким-то чувством сообразила: с листками что-то не так, хоть они и прикидываются самыми обыкновенными, чтобы сбить с толку возможного расследователя. Да, что-то определенно с ними не так… точнее, с одним листком, который держала в руках Амалия.

Она поднесла его к лицу, присмотрелась. Ощущение «не как все» окрепло, но оно все же не было связано со зрением. Имелся некий отличительный признак совершенно иного порядка… Как следует порывшись в памяти, Амалия все-таки поняла, что именно он означает.

Это было чудо. Или, по крайней мере, со стороны оно могло казаться таким. Разрозненные куски мозаики, которые так мучили ее, не желая складываться в единую картину, внезапно стали на место и образовали крайне стройную и логичную версию. Настолько логичную, что в первое мгновение Амалия даже засомневалась, все ли на самом деле так просто. Но она еще раз проверила всю цепочку причин и следствий и снова убедилась: все должно складываться именно так.

– Антоша! – крикнула Амалия, растворяя окно. – Ты вроде говорил, что умеешь управляться с лошадьми? Может, ты и верхом ездить умеешь?

Юноша поднял голову и просиял, почуяв новое захватывающее приключение. По правде говоря, книжка про цветы оказалась ужасно скучной, даже несмотря на то, что в ней было предостаточно картинок.

– Да, Амалия Константиновна, умею, – подтвердил он.

– Тогда собирайся – и едем! И не забудь прихватить с собой ружье!

– А косточки-то все так и ломит, Егор Галактионыч, так и ломит… Ты бы отварчик какой посоветовал, что ли… Ведь ты большой знаток трав, про то все знают!

И Марья Никитишна жалобно поглядела на своего собеседника.

Егор Галактионович не стал отрицать, что ему известно много такого, что и не снилось местным докторам, если перефразировать мистера Шекспира. А затем принялся обстоятельно объяснять, как он спас от ревматизма лабазника Евлампьева, от почечуя[32]– каретника Ивана Аполлоныча и от коросты – его лошадь… Антоша не стал слушать дальше и отошел от окна.