Но в семи милях к западу, в Холкомбе, и не подозревали о надвигающейся сенсации – в основном потому, что трагедия Клаттеров была запрещенной темой в обоих центрах бесплатных сплетен: на почте и в «Кафе Хартман». «Что до меня, то я не желаю больше об этом слышать, – заявила миссис Хартман. – Я всем сказала – так больше жить нельзя. Никому не доверять, пугать друг друга до смерти. И я повторяю – если хотите об этом болтать, идите в другое место».

Мирт Клэр выразилась еще сильнее: – Люди приходят сюда купить конверт за пять центов и при этом воображают, будто могут просидеть у меня еще три часа и тридцать три минуты, перемывая косточки Клаттерам. Поливать грязью своих соседей. Гремучие змеи, вот кто они такие. У меня нет времени их слушать. Я занимаюсь делом, я – представитель правительства Соединенных Штатов. Как ни крути, история мерзкая. Эл Дьюи и эти резвые копы из Топики и Канзас-Сити видят на три метра в землю, но я не знаю никого, кто продолжал бы надеяться, будто у них есть хоть один чертов шанс поймать преступника. Вот поэтому я и говорю, что разумнее всего заткнуться. Человек живет, пока не умрет, и не имеет значения, как именно он умрет; мертвый есть мертвый. Так чего толку орать, как мешок мартовских котов, только потому, что Гербу Клаттеру перерезали горло? Как ни крути, все это мерзко. Полли Стрингер, которая в школе работает, знаете? Полли Стрингер приходила сегодня утром. Сказала, что только сейчас, когда прошло уже больше месяца, только сейчас дети начинают успокаиваться. И я подумала: что будет, если арестуют кого-то? Это ведь наверняка окажется человек, которого все здесь знают. И вспыхнет такой пожар, что котел опять забурлит, едва начав остывать. А с нас уже хватит волнений, таково мое мнение.

В этот ранний час – еще не было девяти – Перри был первым клиентом в прачечной самообслуживания «Уошатерия». Он открыл свой пухлый плетеный чемодан, извлек оттуда ком рубашек, носков и шорт (одни его, другие Дика), бросил их в барабан и скормил машине жетон – их было куплено в Мексике огромное количество.

Перри был хорошо знаком с работой подобных центров и часто с успехом пользовался их услугами, поскольку обычно спокойное ожидание окончания стирки казалось ему «располагающим к отдыху». Ты сидишь, а одежда сама становится чистой. Но не сегодня. Он был слишком напуган. Несмотря на все его предостережения, Дик настоял на своем. Они вернулись назад в Канзас-Сити – без гроша, налегке и в чужой машине! Всю ночь они гнали краденый «шевроле» сквозь пелену дождя и остановились лишь дважды – чтобы слить бензин из автомобилей, припаркованных на пустынных улицах маленьких спящих городков. (В этом деле Перри, как он сам говорил, не знал себе равных. «Кусок шланга – вот моя кредитная карточка в путешествиях».) Достигнув на рассвете Канзас-Сити, путешественники сначала отправились в аэропорт, где в мужской уборной умылись, побрились и почистили зубы; вздремнув пару часов в зале ожидания, они возвратились в город. После этого Дик оставил своего напарника в прачечной, пообещав вернуться в течение часа.

Когда вещи были выстираны и высушены, Перри вновь упаковал их в чемодан. Было уже больше десяти. Дик, предположительно занятый сейчас «втюхиванием чека», запаздывал. Перри уселся ждать, выбрав скамейку, на которой, всего на расстоянии вытянутой руки, какая-то женщина оставила сумочку; Перри испытал большой соблазн скользнуть рукой внутрь, и только появление владелицы прачечной, дамы, дородностью затмевавшей всех своих сестер по бизнесу, его удержало. Однажды, когда Перри был еще полубеспризорным мальчишкой и жил в Сан-Франциско, они с «китайчонком» (Томми Чанг? Томми Ли?) объединились в команду по «отъему сумочек». Перри с удовольствием – это неизменно поднимало ему настроение – вспоминал их совместные эскапады. «Как-то раз мы крались за одной старой дамой – настоящей старухой, – и Томми схватил ее сумочку. Но она ее не выпустила, а, наоборот, вцепилась, как тиф. Чем сильнее Томми тянул в одну сторону, тем сильнее она тянула в другую. Потом она заметила меня и крикнула: „Помоги же мне!" А я сказал: „Черт, леди, я помогаю ему! и стукнул ее хорошенько. Сбил с ног. Вся наша добыча была девяносто центов, это я точно помню. Мы пошли в китайский ресторан и наелись до отвала».

С тех пор жизнь его мало изменилась. Перри стал на двадцать дурацких лет старше, на сотню фунтов тяжелее, но его материальное положение не улучшилось ни на йоту. Он по-прежнему оставался (человек с его интеллектом, с его талантами – просто невероятно!), так сказать, уличным мальчишкой, зависящим от краденых грошей.

Часы на стене продолжали приковывать его взгляд. В половине одиннадцатого Перри начал волноваться; в одиннадцать его ноги пронзила боль: вечный спутник Перри, признак приближающейся паники – «гон волны». Он проглотил таблетку аспирина и попытался выбросить из головы – или по крайней мере смазать – яркую кавалькаду образов. Процессию страшных видений: Дика арестовывают во время заполнения фальшивого чека или останавливают за незначительное нарушение правил движения (и обнаруживают, что он за рулем «горячей» машины). Весьма вероятно, в это самое время Дик сидит под арестом в окружении красногалстучных детективов. И они говорят не о мелочах: фальшивых чеках или краденой машине. Убийство – вот тема допроса, ибо каким-то образом связь, которую, по мнению Дика, никто не мог найти, была все же найдена. И как раз в эту минуту полицейские машины Канзас-Сити мчатся к «Уошатерии».

Но нет, у него просто разыгралось воображение. Дик никогда бы не раскололся. Сколько раз он похвалялся: «Они могут избить меня до полусмерти, все равно я им ничего не скажу». Конечно, Дик хвастун; его твердость, как Перри успел понять, существовала исключительно в ситуациях, в которых он имел бесспорное преимущество. Внезапно Перри с облегчением подумал, что длительное отсутствие Дика объясняется менее ужасными причинами: он пошел навестить родителей. Конечно, это тоже рискованное дело, но Дик был к ним «привязан», во всяком случае, сам так заявлял, и ночью в машине он сказал Перри: «Очень хочется своих повидать. Они никому не скажут ничего такого, из-за чего нас могли бы взять за жабры. Только мне стыдно. Боюсь услышать, что скажет мать. Насчет чеков. И того, как мы уехали. Жаль, что нельзя позвонить, узнать, как они там». И правда, жаль, что у Хикоков нет телефона; а то Перри позвонил бы туда – убедиться, что Дик у них.

Прошло еще несколько минут, и им опять овладел страх, что Дик арестован. Ноги горели, и боль отдавалась во всем теле; запах прачечной внезапно вызвал у него отвращение, Перри поднялся и вышел. Его едва не стошнило, он дышал мелко и часто, «как с похмелюги». Канзас-Сити! Разве он не знал, что Канзас-Сити – это верный завал, и умолял Дика держаться отсюда подальше? Сейчас-то, наверное, Дик жалеет, что не послушал его. «А как же я? – подумал Перри. – С двадцатью центами и кучей жетонов в кармане?» Куда идти? Кто поможет? Бобо? Ни малейшей надежды! Зато ее муж мог бы помочь. Если бы Фред Джонсон имел возможность поступать по своему усмотрению, он бы гарантировал Перри трудоустройство после выхода из тюрьмы, и это ускорило бы его освобождение. Но Бобо не разрешила; она сказала, что это чревато неприятностями и даже опасно. И она написала Перри письмо, в котором так прямо все и сказала. В один прекрасный день он с ней посчитается, отведет душу. Поговорит с ней, расскажет, на что он способен, подробно распишет, что сделал с такими же людьми, как она: респектабельными, благополучными и самодовольными. Интересно будет увидеть ее глаза, когда она поймет, как он бывает опасен. Уж наверное ради этого стоит съездить в Денвер. Так он и сделает – поедет в Денвер и навестит Джонсонов. Фред даст ему подъемные – ему придется раскошелиться, если он хочет избавиться от брата своей жены.