Риты, то он глубоко заблуждается.

Глава 22

Выдержки из дневника

Психиатрическая лечебница, пригород Бранденбурга

22 ноября 1916 г.

Больные голодают. Я пишу эти слова, а у самой руки дрожат. Количество продовольственных пайков резко сократилось – а ведь их и раньше не хватало, чтобы прокормить всех! С каждой неделей состояние больных ухудшается, они даже падают в обморок от слабости. От некоторых осталась кожа да кости. В 1914 году солдаты собирались «позавтракать в Париже и вернуться домой к ужину». Так они пели, когда толпами шли к поездам, идущим на фронт.

Ожидания не оправдались. Война затягивается, мы, как заключенные, сидим в этой лечебнице, где от завтрака и ужина одно название.

Конечно, я ничего не могу говорить – да и писать, собственно, тоже. Если кто-нибудь прочтет этот дневник, меня сразу же уволят за клевету и отсутствие патриотизма. Но я пишу правду. Жизнь больного солдата ничего не стоит, еда предназначена для здоровых. Я все понимаю. Но разве мы не должны защищать слабых, разве не должны им помогать, а не оставлять умирать на обочине? Разве не это делает нас людьми?

Я делаю все, что в моих силах, чтобы облегчить страдания пациентов, но еды им дать не могу. Несколько жалких крошек никого не спасут. Лекарств тоже мало, мы используем барбитураты и морфин, а еще хлоралгидрат, но от него мало толку. Эти вещества просто дают нам, медсестрам и врачам, немного покоя, потому что после них пациенты спят больше.

У нас продолжаются эксперименты над «мнимыми больными». Врачи используют электротерапию. Для этого есть специально оборудованное помещение, почти пустое – чтобы пациенты не нанесли себе увечья. На столе стоит невзрачный аппарат для электротерапии. Я часто присутствую на лечебных процедурах, поскольку врачам нужны свидетели – на тот случай, если пациенты решат обратиться в суд. Учитывая жесткость методов, я, признаться, удивлена тому, что в суд почти никто не обращается. Подозреваю, что после терапии и голодания пациенты слишком слабы и искалечены.

Иногда импульсы электрического тока проводят прямо в пораженный орган или конечность – в руки, которые трясутся, или в глаза, если пациент ослеп в результате нервного расстройства. Некоторые врачи прикрепляют электроды как придется. Удары тока зачастую причиняют пациентам боль. В такие моменты врачи выкрикивают команды, чтобы вызвать исцеление посредством внушения. Некоторые пациенты теряют сознание. Некоторые настолько боятся одного вида аппарата, что говорят, будто излечились.

Я всего лишь медсестра и не училась в университетах, но я не понимаю, какая польза от терапии, которая лишь устрашает людей и приносит им физические страдания, чтобы ослабить боль от душевных.

Глава 23

Суббота, 10 июня 1922 года

Когда незадолго до полуночи Феликс закрыл кафе и обмотал ручки дверей цепями, чтобы защитить от ночных посетителей и голодных воришек, то не поверил своим глазам, увидев в тусклом свете газовых фонарей высокую стройную девушку с короткой стрижкой, которая плелась по площади. Посмотрев в его сторону, девушка тут же отвернулась, словно ужаленная, и поспешила прочь. Она была босиком.

– Хульда, постой! – крикнул Феликс и вздрогнул, когда его голос гулкими раскатами разорвал ночную тишину.

Девушка ускорила шаг, и не успев осознать, что делает, Феликс побежал за ней.

– Постой! – закричал он. Внезапно ему показалось, что догнать девушку важнее всего на свете. Феликс снова позвал ее по имени. Его голос эхом разнесся по пустынной мостовой, и она наконец остановилась.

Когда он подошел, ему бросилось в глаза, что Хульда истекает кровью.

– Что случилось? – растерянно спросил он и машинально коснулся окровавленных волос у нее на лбу. Либо она неудачно налетела на фонарный столб, либо ее ударили чем-то тяжелым.

Отпрянув, Хульда скрестила руки на груди. Было слышно, как постукивают ее зубы. Феликс снова протянул к девушке руку и коснулся ее одежды. Та была мокрой.

– Ты… ходила купаться? – спросил он, понимая, как глупо это звучит.

– Да, конечно, – ответила Хульда своим обычным резким голосом. – Обожаю купаться по ночам в одежде.

– Что же произошло?

Заметно смутившись, Хульда ответила:

– Кто-то ударил меня и сбросил в канал.

– Какой канал?

– Господи боже, Феликс, у нас здесь что, много каналов? Ландвер-канал, конечно же. Это случилось на берегу неподалеку от моста фон Хейдта. Ну, ты знаешь это место.

Да, Феликс знал. Именно там, вспомнил он, много лет назад они с Хульдой впервые поцеловались. При мысли об этом резанула пронзительная боль. Интересно, а Хульда еще помнит?..

Видимо, у Феликса все было на лице написано, потому что черты ее смягчились.

– Да, конечно, – ответила Хульда, словно он задал вопрос вслух.

На мгновение воцарилась неловкая тишина, а потом Феликс откашлялся и чужим голосом спросил:

– Значит, тебя ограбили?

Хульда покачала головой, избегая его взгляда. Лицо ее замкнулось, будто каменная дверь.

– Мой саквояж остался там, на берегу, – наконец сказала она. – И велосипед! Господи, что мне делать без велосипеда и инструментов? Придется покупать новые! Я за год столько не заработаю… К тому же…

– Да?

Хульда замялась. Она ненавидела сентиментальность.

– Саквояж подарил мне отец, помнишь?

– Помню, словно это было вчера, – кивнул Феликс. – Он преподнес тебе его, когда ты закончила обучение.

Оба молчали, пока воспоминания проплывали мимо, словно призраки, про которых нельзя с уверенностью сказать, с добрыми ли намерениями те явились.

– Куда подевались твои туфли? – откашлявшись, поинтересовался Феликс.

– Я сняла их на берегу. Там они и остались.

– Если хочешь, мы можем за ними съездить.

Хульда вздохнула – тяжело и, как ему показалось, нетерпеливо.

– Давай попозже это обсудим? Я жутко замерзла.

– О, да. Конечно, – растерянно отозвался Феликс. На мгновение ему показалось, что у Хульды на глаза навернулись слезы, но это было бы на нее совсем не похоже. И все же, повинуясь порыву, Феликс притянул ее к себе и обнял. В первую секунду Хульда вздрогнула, но потом расслабилась и прижалась к нему. Феликс уткнулся носом ей в волосы, которые пахли солоноватой водой и ею, так знакомо, что у него сдавило горло.

– К счастью, ты не пострадала, – пробормотал он, прижавшись губами к ее уху. – Мы поссорились, и я никогда бы себе не простил, если бы не смог перед тобой извиниться.

Хульда осторожно высвободилась из его объятий.

– Прости меня, – прошептала она, вытирая глаза, и громко засопела. По ее хрипловатому голосу было слышно, как трудно дались ей эти слова. Она всегда была такой, гордой и упрямой. – Я наговорила тебе много глупостей, Феликс. Прости меня.

– Я всегда тебя прощаю, Хульда. Разве не за это ты меня презираешь?

Девушка торопливо покачала головой, но Феликс прекрасно знал, что прав. В глазах Хульды он был