Андрей Викторович вдруг понял, что его заманили в мышеловку. Показали кусочек сыра и захлопнули ловушку. Деваться ему совершенно некуда. Отменить свадьбу? Об этом и думать нечего. Жениться на своевольной фурии и нести это наказание всю жизнь? Нет, его нагло и решительно обманули. И он прекрасно знал, кого должен за это благодарить.

Кто-то подошел – Ярцев сейчас плохо мог различать лица, – доложили, что на прием просится посетитель. Андрею Викторовичу было настолько не до посетителей, что он безвольно махнул рукой. Жест его был понят как согласие. Не желая того, он увидел, как посетитель кланяется и садится у его стола. Ярцев узнал все того же странного молодого человека. Опять будет приставать с какими-то глупостями. Надо было сразу выгнать. Даже на это сил нет.

– Что вам угодно? – спросил Ярцев устало, стараясь закрыться бумагами.

– Андрей Викторович, я бы желал обсудить с вами мое предложение.

– Какое предложение? – механически повторил он.

– Я не в том состоянии, чтобы говорить дипломатично, прошу меня простить, у меня отца убили…

Ярцев кивнул, подразумевая, что у него самого состояние не лучше.

– Потому говорю напрямик: я знаю, что господин Каренин обещал вам двадцать процентов от тех прибылей, что получит благодаря вашим стараниям. Это его обычная такса.

Посетитель говорил нарочно тихо, нагнувшись к столу. Ярцев невольно огляделся. К счастью, настал обеденный час, о котором он вовсе забыл, соседние столы пустовали. Вести подобные разговоры в стенах присутствия все равно не следовало, у стен могли быть уши, но сегодня ему было все безразлично.

– …но у меня для вас есть совершенно особое предложение.

– В чем оно заключается? – спросил Ярцев, чтобы отвлечься от свербящих мыслей.

– Я готов предложить вам сорок, нет – пятьдесят процентов от моего барыша, если мы с вами заключим дружеский союз. Но только при соблюдении одного маленького условия…

Молодой человек говорил столь открыто, что в любой другой день Ярцев непременно прогнал бы его в шею. Подобные предложения не принимаются от первого встречного. Нельзя вот так предлагать деньги чиновнику городской управы, для этого имеется соответствующее обхождение. Но сегодня Ярцев был настроен крайне легкомысленно.

– Что за условие? – спросил он, вместо того чтобы вызвать швейцара. Вид молодого человека, слегка возбужденный, говорил, что он вполне искренен.

– Проект метро Каренину уже известен. Я прав? Так вот, сообщите ему, что проект этот отменен, он ошибочный, и вы ничего не можете сделать.

– А вам какая корысть?

– Каренин начнет в панике распродавать скупленные места за бесценок, я их и скуплю. Когда обнаружится, что план был настоящий, мы с вами уже поделим прибыль.

Ярцев выслушал и вдруг понял, что для него засветился лучик надежды. Это было столь невероятно, что походило на правду. В самом деле, какая интересная мысль. Как же он сам не додумался до такого простого решения.

– Простите, как вас…

– Левин Дмитрий Константинович… В моем слове можете не сомневаться. Кроме выгоды, у меня личные счеты…

– Полагаете, у вас хватит средств на такой проект? – спросил Ярцев, окончательно забыв об осторожности.

– Хватит. Ради этого дела я ничего не пожалею. В конце концов, дачу в Петергофе заложу.

Решимость Мити была столь велика, что Ярцев буквально ощутил ее физически. Этот молодой человек имел такое желание, что не помочь ему было просто грех. Тем более что выгода выходила немалая.

– А что же получит господин Каренин? – спросил Ярцев.

– А господин Каренин получит возмездие, которое заслужил, – ответил Митя и стукнул кулаком по стулу. – Он еще пойдет у меня по миру…

Мысль эта показалась Андрею Викторовичу блестящей. Именно так: возмездие. Он возьмет приданое, женится на его сестре, сделав ее жизнь адом, а милому Сержу преподнесет сюрприз. Дорогой сюрприз. Как вовремя нашелся этот решительный Дмитрий Константинович.

– Пойдемте куда-нибудь пообедаем, – сказал Ярцев, протягивая ему руку.

С самого утра у Долли все падало из рук. Она разбила любимую чашку, пролила молоко и разбила зеркало на туалетном столике, – не совсем разбила, но на нем появилась заметная трещинка. Долли накричала на горничную, вышла в сад, там отчитала садовника, а потом зашла на кухню и наговорила кухарке столько, что деревенская девка, служившая у нее вместо повара, уселась на лавку и зарыдала в голос, размазывая слезы по румяным щекам. Долли понимала, что кругом неправа и что прислуга совершенно не виновата в ее настроении. Долли решила, что это уже окончательно наступила старость, того и гляди, усядется в кресле, будет шамкать беззубым ртом, ругаться без повода, засыпать, когда придется, ее накроют шалью, как ветхость, требующую заботы, и вскоре забудут навсегда. Она никому не нужна, из нее выжали все соки и выбросили, как пустой лимон. Долли сидела на веранде и оплакивала себя и свою жизнь, сгоревшую, как старое письмо.

Увидев молодого человека с противными усами, она решила, что не обязана принимать друзей Стивы и быть с ними вежливой. Она быстро утерла глаза и приняла строгий вид. Какой бывает у старух, еще подумала она, ощущая каждую морщинку на лице, которую, как ей казалось, рассматривает этот неприятный человек. Ну и пусть. Она не обязана украшаться. Нет ничего противнее старух, красящихся под молодых. Пусть смотрит на нее, как есть, и уходит.

– Что вам угодно? – спросила она. – Степана Аркадьевича нет дома…

Ванзаров снял шляпу и поклонился.

– Как раз о нем я должен вам сообщить… – сказал он.

Долли слушала и никак не могла взять в толк, о чем это он. Она не могла поверить, что со Стивой может произойти что-то дурное. Ее муж был настолько светлым человеком, кажется, излучавшим удивительное дружелюбие, что его не могло коснуться ничто дурное.

– Извините, я не пойму, о чем вы, – только сказала Долли, и в этот самый миг она поняла сразу и окончательно, что произошло. Жизнь ее теперь, с этой минуты, остановилась, как старые часы. Она стала не только старухой, но и старухой-вдовой, что куда жалостней, а значит, смешнее. Нет, такому происшествию можно посмеяться: был Стива, еще с утра был, и вот теперь нет его, весь вышел куда-то, спасибо этому молодому человеку. Она теперь часто будет смеяться. У нее теперь и дел никаких нет, как смеяться. Она ведь получила свободу, о которой так давно мечтала. Заслужила эту свободу. Пускай превратилась в мерзкую старуху, но зато никто не будет ею помыкать и обманывать. Кончились все подозрения, когда в каждой девице Долли видела любовницу мужа, кончились его телеграммы, которые он рассылал после отменных обедов, кончились горничные и балерины, – как же звали ту, в Москве еще, ах, да – Маша Чибисова. Он ведь скрывал, наивно думал, что Долли ничего не знает, а она все знала. Кончились его фленсбургские устрицы, суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а лестрагон, маседуан де фрюи и все прочие и прочие, бесконечные и нескончаемые радости и удовольствия, на которые Стива потратил их состояние. Ничего не будет. Ни его миндальной улыбки, ни его измен. Только свобода и покой. Старуха Долли это заслужила.