Восьмой том этого труда, под названием Архаическая Греция. Скульптура, появился в 1903 году[434]. Издание было также богато иллюстрировано, причем как черно-белыми и цветными гелиогравюрами, так и прорисями с памятников и их увеличенными деталями[435]. В последних особенное внимание уделялось орнаментальным микромотивам, самым, казалось бы, простым, примитивным: точкам, шашечкам, розеткам, то есть именно тем, которые мы находим в ранних эскизах Бакста и которые станут основой его декоративного стиля, а в дальнейшем, под его непосредственным влиянием, и основой стиля ар-деко. Одновременно и другие книги об архаической Греции появлялись и в Германии, и в России[436]. К сожалению, библиотека Бакста не сохранилась; ни одного ее описания не было сделано наследниками. Мы можем лишь гадать о том, что в ней содержалось, была ли у него книга Перро. Но мы знаем, что такая библиотека имелась. Публикуя свое интервью с Бакстом об Иде Рубинштейн[437], Луи Тома описывал его квартиру-мастерскую на улице Мальзерб с деликатно спрятанными книгами и фотографиями. Несколько документов, появившихся недавно на аукционе, на котором распродавалась коллекция Сержа Лифаря[438], также свидетельствуют о наличии у Бакста библиотеки. Как мы увидим позднее, он постоянно работал с разного рода историко-художественной документацией, не педантично реконструируя «эпоху», а проникая в «принцип» древнего формотворчества.

Эволюционист, как почти все ученые XIX века, Перро так описывал работу архаических мастеров: «Греческие гончары VI века, как наши средневековые иллюстраторы или как итальянские художники Кватроченто, наивно старались копировать природу, и поскольку их умение отставало от их понимания, то и получалось у них воспроизводить некоторые черты и движения не без неловкости. Чтобы передать смысл, они подчеркивали, преувеличивали»[439]. Полюбив именно это, эстетически отнюдь еще не осмысленное, но археологически уже доступное и разложенное на детали, препарированное в буквальном смысле слова, греческое искусство, Бакст получал в подобных публикациях своеобразный иллюстрированный «учебник» по примитивизму, показывавший, как надо подчеркивать, преувеличивать, как сохранять и передавать эту самую «неловкость».

Что же касается книги Перро, посвященной скульптуре, то она могла дать Баксту доступ к собранию архаики, разбросанной по всему миру. Ее цветные иллюстрации акцентировали полихромию, которой была посвящена к тому же целая глава. У акропольских кор, в частности, подчеркивался ярко-рыжий, почти красный цвет волос, который Бакст ввел в костюм своей Федры. Нам представляется, что не только в начале своей театральной карьеры, но и на протяжении всей жизни он мог активно пользоваться для своих «греческих» постановок если не непосредственно этим источником, то другими, к нему близкими.

Однако все это не может до конца объяснить нам настоящий переворот, совершенный Бакстом: его – прежде всех других русских и западных художников – обращение к архаике. А понять нам это необходимо, поскольку с этого момента и начинается, по нашему мнению, подлинная история Бакста. И здесь нам снова помогает как выбранная нами точка зрения, так и некоторые указания Левинсона. Последний писал, что обращение Бакста к архаике было во многом связано с чтением книг таких авторов, как Масперо и Фюстель де Куланж. Еще раз удивимся: мало кто из тогдашних даже очень образованных художников читал такую специализированную литературу.

Что касается профессора Коллеж де Франс, египтолога Гастона Масперо (1846–1916), то речь идет о его Древней истории народов Востока, опубликованной в 1875 году[440]. Масперо был первым, кто решил дать в этой книге общую картину истории и культуры древних восточных народов, которые традиционно рассматривались по отдельности. При этом наибольшее количество информации имелось, с одной стороны, о Египте – с тех пор как, благодаря открытию Шампольона, наука получила доступ к египетским документам, а с другой – о древней Палестине – благодаря Библии. Уже давно библейская археология и критическая филология использовали Библию как исторический источник. Одной из основных идей Масперо и стало своего рода скрещение этой критически прочитанной Библии и древневосточной, в частности египетской, археологии. При этом Масперо отчасти, как мы сегодня знаем, ошибочно, под влиянием все того же генеалогического импульса, делал из египетской, в том числе религиозной, культуры предтечу и источник иудаизма и культуры еврейской. Египтяне были, по его убеждению, народом семитского происхождения, говорили на языке семитской группы, их религией был хотя и не монотеизм, но нечто к нему принципиально близкое. «Для египетских астрономов, как для автора первой главы Генезиса, небо представляло собой жидкость…»[441]. Такого рода наблюдения Масперо создавали не столько логически выстроенное доказательство, сколько род койнэ – чувство эмоционального, художественного единства между миром египетским и библейским. Этому единству способствовало то, объяснял Масперо, что евреи в первое время после того, как они покинули Египет, оставались под влиянием многочисленных практик и ритуалов этой страны. Прекрасное знание Египта помогло ему объяснить многие традиции евреев, в частности обрезание, действительно существовавшее также в Египте и, таким образом, символически «открыть» еврейский мир, вывести его из культурного гетто. Тем самым Масперо оказывался близок Ренану, стиравшему, как мы видели, границы между христианством и еврейским миром.