– Я так и останусь замужем за Джованни? – вопрос сам слетел с губ. Она подумала, что Чезаре засмеется или начнет ее дразнить.

– Почему ты спрашиваешь? – тихо произнес Чезаре. – Ты бы предпочла другого?

Лукреция чуть мотнула головой, то ли соглашаясь, то ли возражая. Она зажмурилась, и брат сжал ее ладони в своих. Но не успел он сказать и слова, как оба они услышали шаги Санчи. Одно дело, когда тебя прерывают, совсем другое – когда надолго оставляют в одиночестве. Чезаре повернулся и с теплой улыбкой протянул ей руку. Но Санча остановилась чуть в стороне, слегка запыхавшаяся, хотя и не от бега. Подол ее платья, возможно, скрывал нетерпеливо топающую ножку.

«Она такая хорошенькая», – подумала Лукреция. И улыбнулась ей. Так хорошо, когда не о чем волноваться.

* * *

Разумеется, на самом деле все складывалось не так просто. Огонь плотского желания стал разгораться, разжигаемый ветром эмоций, а Санча, пусть и выросла при аморальном неаполитанском дворе, все же была ранима. Первые месяцы она не замечала ничего, кроме всепоглощающей страсти. Она стала сердцем и душой Рима, заполучив не одного, а целых двух сыновей папы, к тому же самого красивого и обаятельного мужчину в Ватикане.

Вся ее жизнь вертелась вокруг этой победы: дни напролет она наряжалась, веселилась и в нетерпении ждала следующего свидания. Чезаре, напротив, был сильно занят, и когда они расставались, пусть даже славно проведя время, почти сразу обо всем забывал и погружался в другие заботы. Недели сменялись одна другой, и то, что когда-то казалось невероятно соблазнительным, теперь превращалось в обыденность.

Церковные дела требовали его постоянного внимания. Планировалось назначение новых кардиналов, ведь нужно было извлечь максимум выгоды из недавней победы папы. Александр поручил это сыну. Такие вопросы решаются не быстро, и порой вечерами Чезаре опаздывал, а то и вовсе не приходил на встречу с Санчей. Она, не привыкшая к тому, что ею пренебрегают, не отличалась пониманием, дулась и капризничала, строила из себя недотрогу. Разок он повелся на эту игру и взял приступом ее цитадель, однако в следующий раз счел игру скучной. Однажды, когда Санча закрыла дверь прямо перед носом Чезаре, его приняла в своем хорошо обставленном белом доме по другую сторону моста Фьяметта, – она умела удовлетворять желания мужчин, не показывая, что ими помыкают. Она слушала и смеялась, а когда дело дошло до постели, сопротивлялась ровно настолько, чтобы он вновь счел ее желанным призом.

Когда наконец поползли слухи, что они с Чезаре охладели друг к другу, Санча не могла сдержать слез ярости, потом успокоилась, но вскоре завелась снова. Если раньше двор пребывал в приятном волнении, теперь повсюду царило ощущение смутной тревоги. Даже Александру, который снисходительно относился к подобным ситуациям, стало неуютно в их компании, и он проводил вечера за работой либо ужинал с послами. Его отсутствие, в свою очередь, отразилось на настроении остальных. Что когда-то забавляло, теперь превратилось в проблему.

* * *

– Она может быть весьма утомительна в проявлении чувств. Лучше бы она стала хорошей женой для Джоффре, – сказал Александр Джулии однажды ночью в постели. – Нашей репутации не на пользу его столь очевидная роль рогоносца.

Казалось, сам он не заметил иронии в своем замечании. Их собственные отношения стали прохладнее после ее самовольного бегства, и теперь он чаще проводил ночи один, чем в ее кровати.

– Твой отец находит ее утомительной, – сказала Джулия Лукреции на следующий день. Мысли о том, что сама начинает впадать в немилость, она не стала высказывать. В двадцать три Джулия была все так же красива, имела дочь, брат ее занимал должность кардинала, а ее приемная постоянно кишела людьми, жаждущими попасть на аудиенцию к папе, так что едва ли эту женщину можно было списать со счетов. Возможно, как до нее Ваноцца, она наслаждалась относительно беззаботным существованием. – Поговори с ней. Ты знаешь ее лучше любого из нас.

– Разве? И что я ей скажу?

– Скажи, что она должна заняться своим браком и не поднимать шум из-за вещей, которые изменить невозможно.

Лукреция пожала плечами:

– Думаю, она разочаровалась в своем муже.

Джулия улыбнулась:

– Смотрю, в разлуке ты приобрела присущее членам вашей семьи остроумие.

– Вообще-то я говорю серьезно.

– В таком случае передай ей, что когда ее заносит, следует проявлять больше благоразумия.

* * *

Санча была не в настроении выслушивать чужие советы.

– Я прекрасная жена для Джоффре и нежно люблю его. А что до кардинала Валенсии, он меня нисколько не интересует. Я принцесса королевских кровей и привыкла видеть вокруг себя придворных, а не мужчин с манерами уличного кота.

Такое описание вполне подходило и для нее.

– Прими его таким, какой он есть, Санча. Он не хотел поступить с тобой жестоко.

– Напротив, думаю, он наслаждался ситуацией. Но мне все равно. Для меня это просто интрижка, не более того. В любом случае, я и сама от нее устала.

Повисла тишина. Лукреция чувствовала себя неловко и уже собиралась уходить, как вдруг Санча горько всхлипнула. Она бешено замахала ладонью перед лицом, будто пытаясь избавиться от этого проявления слабости.

– Я плачу не из-за твоего брата, – со злостью проговорила она. – Нет. Он не стоит моих слез. Просто… Я получила плохие новости из Неаполя.

– Что? Какие?

Санча всхлипнула.

– Альфонсо пострадал во время верховой прогулки.

– Твой брат! Что случилось?

– Ах… лошадь споткнулась, и он упал. Подвернул ногу. С ним все будет в порядке. Просто я беспокоюсь о нем.

Лукреция, которой тоже порой приходилось говорить одно, а думать другое, подошла и обняла ее.

– Ах, Санча, вполне понятно, почему ты расстроена. Думаю, ты скучаешь по дому. – Губы молодой красавицы сжались и задрожали, как у ребенка. – Может, твой брат приедет в Рим погостить у нас. Уверена, когда выдастся удобный случай, папа будет только рад пригласить его.

– Да! – Санча кивнула. – Да. И ты познакомишься с мужчиной, чье сердце не менее прекрасно, чем его ноги. Настоящий дамский угодник. – Она почти пришла в себя. – А правда, что герцог Гандийский собирается вернуться домой из Испании?

Папа и раньше звал его домой. Когда в Рим вошли французы, он написал своему любимому сыну письмо, буквально моля о возвращении, как будто одно его присутствие могло каким-то образом убедить врага повернуть назад. Но герцог Гандийский больше не являлся по первому требованию отца. Теперь он обзавелся женой королевских кровей, местом при дворе и землями в Испании, которые финансировали его расходы, стал испанским грандом и вращался в одних кругах с монархами, Изабеллой Кастильской и Фердинандом Арагонским. Это была несвобода, но приятная несвобода. Испания нуждалась в дружественном заложнике от Борджиа, чтобы обеспечить благосклонность папы к Неаполю, и поэтому находила тысячу причин, чтобы не отпускать его домой.