Я тогда еще не понимал, на кого наткнулся. Край не научил меня тому, что за любой поступок рано или поздно придется отвечать. Край – поселение толстых слизней, благодушно ползающих по листочкам, бесконечная иллюзий созидания, бесконечная иллюзия развития – безответственный улиточий рай.

А теперь за мной ковыляет обгорелый скелет и шепчет: еще-еще больше глупостей, продолжай, мы так тебя ждали…

– Что еще Командор обещает?

– У тебя тоже ожоги, – тихо сказал Луций.

И у меня, и у Сантаны были ожоги, тайну которых он унес с собой в могилу, но она прорвалась наружу – Луций не первый, кто занял кабину Ворона. До него это сделал Сантана, избавив логово Командора от синдромеров. Я никогда не мог добиться от Командора ответа на вопрос: как ему, полуживому, удалось выпереть отсюда всю эту развеселую компанию, пережившую мор, гладь и кару небесную?

Сантана выгнал синдромеров, но отказался их убивать, и Командор выкинул его за ненадобностью, как потом выкинул меня, когда переоборудование его норы было закончено и нужная информация получена. Предварительно он, правда, пытался напялить на меня квереон-шлем и запихнуть мне в мозг свои идеи под видом передачи памяти о прошлом человечества, но добился только того, что у меня разболелась голова.

Командор ловил наверняка – искал озлобленных одиночек, которым хотелось совершить что-нибудь эдакое, но рыбка постоянно срывалась, и лишь Луций повис на крючке, как глупый карп-неудачник…

– У тебя тоже ожоги.

Луций повторил, и я обернулся, удивленный его тоном.

– Уже забирался в кабинку? – с обидой спросил он, – вы что-то скрываете? Я отжил свое… ты пришел мне на замену. Вот как? Значит, как энергию, так Луций, подавай, гори заживо! А как жить дальше – так тебе, да, братец? Все достанется тебе?

Он тыкал пальцем в мою шею, где остались белые разводы ожогов.

– Командор тебя бережет, – сипло сказал Луций, – использует аккуратно.

Я взял его за запястья, там, где бинты лежали плотнее, легонько сжал. Вера в то, что из горстки золы вырастет дерево – когда-то так жил и я.

– Иди поспи, – сказал я ему, – пусть тебе приснится что-то по-настоящему хорошее. Обезболивающее ведь есть?

Он кивнул, всхлипнул и послушно побрел прочь. Он шел, шатаясь, и по привычке тихонько вел пальцами по стене – совсем как в детстве в коридорах Неба-1.

В зале с экранами было тихо. Одиноко стояла на панели кружка с закаменевшим уже чайным пакетиком. В мусорной корзине все еще лежала обертка от брикетика киселя.

Половина панели была неактивна – предусмотрительно отключена Командором, который не собирался со мной общаться без предварительной обработки Луцием.

Если он по-прежнему считал, что в человеческой природе заложено биться с братом плечом к плечу, то расчет его был верен, но он не знал, что в нашей Тройне брат убивает брата, чтобы можно было спать на спине.

Предосторожности Командора были напрасны – я пришел сюда не для того, чтобы слушать его россказни о силе и необходимости взять в руки оружие. Я пришел, чтобы раскрыть квереоны, найденные в сумке Сантаны.

Одну за другой я вставлял тонкие пластинки в предназначенные для них гнезда. Что-то подсказывало мне, что не зря капитан собрал их вместе и спрятал в «сайленте» – этих людей должно многое связывать, и мое дело – устроить им очную ставку.

Первый квереон сработал с тихим щелчком, и изображение заняло крайний левый экран.

На меня настороженно глянул молодой совсем человек с серыми глазами, тонким хрящеватым носом и лицом мученика.

Второй квереон забросил изображение в крайний правый экран – напротив измученного молодого человека появился парень с веселым хищным прищуром. Третий квереон вырисовал мужчину с бледным и значительным лицом над белым благопристойным воротничком.

Четвертый квереон показал было лиловый сгусток, но что-то пошло не так – разгорелся тревожный красный свет, и перегревшаяся пластина выпрыгнула обратно. Я подул на пальцы, взялся за нее снова, но внутри что-то заело – пластина не поддавалась и не вынималась.

Заталкивать ее обратно я побоялся – при нажиме что-то внутри предупреждающе хрустнуло.

Больше пластин в сумке не было. Оставалось только гадать, попал ли мне в руки квереон капитана Белки или он так и остался где-то в недрах «Тройни».

Кружку я сбросил на пол – она всегда меня раздражала, – и сел в кресло. Под ботинками хрустнули осколки.

– Начнем, – сказал я, и три долгих взгляда сошлись на мне. – По очереди. Я хочу знать, что произошло на этой чертовой планете. Ты первый.

Серые глаза мученика мигнули. Оказалось, что не такое уж и несчастное лицо у этого парня, скорее понимающее.

– Живые остались? – спросил он.

– Нет, – отрезал я и соврал. Живых еще была полна котомка, и почти все они мучились радикулитом и раздумывали, где бы раздобыть вставную челюсть по размеру. – Я последний.

Может быть, при такой постановке вопроса им будет неудобно врать.

– Я предупредил Сэтто, – сказал мученик. – Я не думал, что так выйдет, я просто предупредил Сэтто.

– Кто – я?

– Лейтенант.

Лейтенант выскользнул из распростертых объятий русалки, с грохотом спустился по лестнице и выскочил на улицу. Он весь пылал. Что-то розовое, радужное и нежное пузырями лопалось в голове. Было нестерпимо хорошо и совсем не страшно.

Он бежал по улицам и ощущал себя героем, спасающим мир от страшной напасти. Где-то там, вдали, ждал его сильный и мудрый правитель, на которого посягнул раскрытой пастью вонючий аллигатор…

Клыки аллигатора топорщились по бокам дороги, и сама она иногда превращалась в липкий длинный язык, и тогда Лейтенант поскальзывался и падал.

– Он пришел ко мне накачанный наркотой по уши, но я ему поверил. Такие ребята, как он, врут только тогда, когда им нужно получить новый комплект формы взамен разорванной по пьяни.

Парень с хищными глазами слушал Лейтенанта, постукивая стеклянным шариком о поверхность желтого стола, запечатленного в памяти квереона.

– Я пришел, да, – согласился Лейтенант. – Вернее, ты меня нашел… ты сказал, что в Фаресте каждый шаг синдромера известен тебе так же хорошо, как и твой собственный…

Он наморщил лоб, припоминая.

– Но я не помню, что ты делал в городе.

– То же, что и ты. Ходил по шлюхам.

Сэтто Тайгер считал, что жизнь не терпит слова «должен» и «надо». Он считал, что каждый волен заниматься тем, чем хочет, а не тянуть лямку обязательств. Сам он жил по этому правилу и других ни в чем не ограничивал. Контроль за Краем воспринимал призом за долгую интересную игру в правильного гражданина, но не считал себя обязанным торчать там постоянно, полностью полагаясь на защиту хорошо отрегулированной техники и купола.