прилюдно и очень мило с ней общался, высказывая радость от созерцания такой красоты и восхищение его кроткостью и целомудрием[89].

И вот супругу свою Лев Кириллович любил и любит так самозабвенно, что все другие охотницы до его внимания, а тем более члена, остаются ни с чем. Единственное, что омрачает их брак — отсутствие детей, и даже Маргарита пока не в силах помочь, ругается при этом на княгиню, которая, несмотря на мужа-манихея, остается фанатичной христианкой и помощь освещенной принимает с большой опаской. И что еще в этой женщине удивительного: при всей своей набожности она имеет неуемную страсть к нарядам, ежегодно совершая путешествие в Париж для закупки оных, привозя порой по триста платьев!

— Александра Платоновна, — сухо поклонился Разумовский.

— Беда, Лев Кириллович.

— Ох, вижу. Но помочь могу, Вы только не сопротивляйтесь. Вы, конечно, не такая тяжелая, как Марго, но с Вас Свет тоже — как с гуся вода.

— Мне важно еще понять, что на мне.

— Вот и давайте разбираться.

Талант у графа особенный, в чем-то схожий с моим. Разумовский видит не сам Свет, как я, а последствия озарения, но только на живой материи. Если я на человеке могу учуять следы, то Лев Кириллович зрит все проявление разом, но ничего не может сделать, если озарение попало на неодушевленный предмет. Главное при этом, что пожилой освещенный умеет одним усилием мысли развеять чужой талант, а это мне сейчас ой как необходимо!

В Петербурге граф оказался против своей воли. Виллие очень интересовало — и поэтому он слал ходатайства Императору с просьбой посодействовать переезду Разумовского — еще одно проявление его таланта. Лев Кириллович может видеть проявления болезней, а именно то, как они влияют на нутро человека, на разные его органы. К лечению, как мой покойный папа, неспособен, но и такой вклад в медицинскую науку бесценен.

— Ну-ка, Александра, давай произносить слова.

— Какие?

— Тут сама подумай. Интересно на тебе сплели, ничего не скажешь. Тут и кровь, и огонь страшный, и слово, как искра для пороха. Что-то ты должна была сказать, после чего полыхнула бы факелом. И сильно полыхнула.

— Давайте по порядку, — попросила я. — Как озарение должно было действовать.

— Оно еще действует, — усмехнулся Разумовский. — И долго будет висеть на тебе. Первый шаг — нужная кровь рядом. Второй — произнесение слова. И вот тогда высвободится огонь. И знаешь что неприятное? Огонь черный.

Если бы кто-то хотел меня напугать, то бессмысленно выскакивать из-за угла с громким криком. Не впаду в панику теперь и при виде занесенного надо мной ножа или близкого взрыва бомбы — можно сказать, что привыкла. Но вот слова графа заставили содрогнуться.

Черный огонь, одна из первостихий Мрака, и смрадный лев его Архонт. Даже мысль о том, что моя душа и тело соприкоснулась с этой гадостью, вызвала отвращение.

— Как такое может быть? — в ужасе спросила я. — Как кто-то может призвать черный огонь?

— Хороший вопрос, Саша. Не знаю, до сего момента не предполагал такое возможным. Все учение Мани строится на том, что освещенные несут Свет, а Мрак не может иметь своих последователей на земле, хотя такое утверждение глупо само по себе. Но вот то, что воедино кто-то соединил в этом озарении и Свет, и Мрак, вызывает множество опасных вопросов.

— Снимите с меня это немедленно!

Разумовский взял мои ладони в свои и посмотрел в глаза.

— Саша, я сниму, не беспокойся. Только надо понять, как это работает, для этого мне надо запустить озарение.

— Но последствия…

— Здесь рядом нет крови нужной, это я уж точно вижу. К твоей тоже нет привязки.

— Но если нет крови, то как…

— Работа качественная, но грубая. Если бы я такое умел делать, то действовал бы по-другому: сначала бы сторожевая нить была на кровь, если нет нужной рядом, то озарение и дальше бы спало. Потом сторожка на слово. И тогда уже освобождал огонь. А здесь две сторожки вместе работают, поэтому, если скажешь нужное, будет возмущение, которое я увижу, и тогда постараюсь понять почерк. Я долго прожил, многих знаю, могу вспомнить, у кого схожий стиль видел. Так что не бойся.

А мне показалось странным, что снова очень сложный план: для срабатывания ловушки необходимо не только приблизиться к императору, но и сказать требуемое. Зачем? Хотя, если подумать, смысл есть. Императора я могла увидеть с любого расстояния, как озарение реагирует на его кровь, за сколько шагов — вопрос. А вот прошение о Спиридонове я буду делать однозначно рядом с ним.

— Спиридонов!

— Странный выбор слова, но это оно самое. Что за Спиридонов? И чья кровь нужна?

— Лучше Вам не знать. Что Вы увидели?

— О, беру свои слова назад. Очень грубая поделка. Нет, безусловно, кто ее сделал — уникум, я таких не знаю и не слышал даже, чтобы сплетать несколько озарений в одном, да еще и на человека прицепить, но грубо! Никакой маскировки, паразитные утечки страшные. Ты ведь почувствовала что-то?

— Скорее интуиция.

— А это в нашем случае одно и то же. Было бы все сплетено, как я сказал, ты бы даже не осознала, как испарилась, а здесь душа воспротивилась. Но черный огонь…

Разумовский пригладил седые волосы в глубокой задумчивости. Только сейчас я заметила сидящую в темном углу Маргариту, бледную, как сама смерть.

— Религия наша древняя, — продолжил граф. — Но по сути манихеи на виду чуть больше века, мы хватаем крошки знаний наших предков и полагаем себя всеведущими. Мы рассуждаем о Свете и Мраке, но никто всерьез Мрак не изучал и не изучает. Могут архонты дать силу? По-видимому, да, вот перед нами яркое и красивое доказательство, — показал на меня Лев Кириллович. — А еще в этом озарении участвовали минимум трое. Один имеет талант на крови, второй связан с черным огнем, а третий смог все связать воедино. Думаю, трое… таланты несочетаемые, хотя теперь я ни в чем не уверен.

Граф сжал свои зрачки и кивнул:

— Чиста, нет на тебе больше ничего.

Я и сама почувствовала, что с души словно камень свалился. До озарения Разумовского ничего конкретного не ощущала, а теперь поняла разницу, словно из воды вынырнула. Граф отпрянул от меня, рухнувшей на колени, вырывая руки от поцелуев. Проворчав о падении нравов и верности супруге, выскочил из смотровой.

— Дела-а-а… — протянула Марго. — Вот вроде и интересно, но что-то мне хочется поменьше знать о твоих бедах.

— Тогда и не спрашивай.

— Не могу, — вздохнула подруга. — Кто ж ближе тебя у меня есть. Чья