– Ну, почему же сомнительной?

Не дожидаясь приглашения, Гуров прошел вперед и опустился в кресло, которое ближе всего стояло к дивану. Крячко довольствовался вторым, располагавшимся между дверью и комодом. Закинул ногу на ногу.

– Приход вашего брата – это всегда сомнительная честь. – Рябыкин вынул из кармана халата небольшой золоченый портсигар, достал себе мини-сигару и, не меняя позы, прикурил. По комнате распространился приятный аромат. – Так уж повелось с дней моей молодости. Давно это было, но ощущения остались прежними.

– Может, это потому, что вы сами не изменились, Александр Александрович?

Брови Рябыкина сошлись над переносицей. Замечание Гурова пришлось ему не по душе.

– В каком смысле? – уже гораздо грубее спросил он.

– Мы пришли известить вас о том, что выдвигаем против вас официальное обвинение.

– Вот как? – На этот раз он пошевелился и сменил позу. Теперь она была куда напряженнее. – И в чем же вы намерены меня обвинить?

– В убийстве. – Слова Гурова прозвучали, как удар хлыста. Полковник намеренно провоцировал собеседника. – В убийстве Виктора Михайловского.

Рябыкин криво усмехнулся.

– Я даже не знаю такого человека, – сказал он. – У вас есть какие-то доказательства?

– Разумеется. Иначе бы мы не пришли. Для начала у нас есть показания Армена Джелкумяна, которому вы заказали пригнать из Германии «Кадиллак», – неторопливо приступил к перечислению Гуров. – Но «Кадиллак» он вам так и не продал, потому как его гнал Михайловский и предложил вам свою сделку. Вместо этого вы просто-напросто ликвидировали Михайловского, забрали «Кадиллак», а Джелкумяну выставили счет за нарушение договорных условий. Однако, чтобы он не смог пригнать вам еще одну точно такую же машину, которая, по сути, вам уже была без надобности, вы договорились с Лисицыным и перекупили его у Джелкумяна. Полагаю, что сам «Кадиллак» отыщется у вас в гараже, и это будет служить еще одним доказательством вашей причастности…

– У вас есть ордер на обыск? – резко бросил Рябыкин.

Одна из подушек на его диване свалилась на пол, но он не обратил на это никакого внимания. И Гуров, и Крячко отлично видели, каким нездоровым блеском засветились глаза вора в законе. А стало быть, слова полковника падали на благодатную почву.

– Пока нет, но…

– Тогда, я думаю, вам лучше уйти!

– Я еще не все сказал.

– А я все!

– Как знаете, Александр Александрович. Мое дело предупредить. – Гуров слегка подался вперед, будто намереваясь подняться с кресла. – Я думал, вам будет интересно узнать, какие показания во время допроса дали Лисицын и Бавырин.

– Что? – Рябыкин отпрянул так, словно Гуров ударил его по лицу. – Что вы несете? Вы просто блефуете!

– Я так не думаю. – Полковник лукаво прищурился. – Их показания уже запротоколированы, и вам это будет несложно проверить. В скором времени. Мы, правда, не взяли пока человека, который непосредственно стрелял в Михайловского, но Бавырин назвал его, и найти киллера всего лишь дело времени. Но если вы говорите, что вам все это неинтересно и вы сказали свое последнее слово… – Гуров беспомощно развел руками. – Жаль. Очень жаль. Буквально через пару часов вы сумеете лично убедиться в правоте моих слов, но… К этому моменту будет уже поздно.

Он поднялся на ноги. Довольствовавшийся все это время ролью стороннего наблюдателя Крячко последовал примеру напарника. Гуров еще раз развел руками и направился к выходу.

– Поздно для чего? – бросил ему Рябыкин в спину через секунду.

Гуров обернулся через плечо.

– Для того, чтобы договориться. – Улыбка озарила его лицо. – Полюбовно, так сказать.

– Ах, вот оно что! – Теперь взгляд Рябыкина был полон презрения. – И сколько вы хотите?

– Смотря за что.

– За то, чтобы вы оставили меня в покое.

– Мне не нравится такая формулировка. – Гуров вернулся к креслу, но садиться не стал, а просто облокотился о высокую кожаную спинку. – Назовем это сотрудничеством. И тогда никто не узнает о том, что это вы стояли за расправой над Михайловским. Показания Лисицына и Бавырина можно изменить…

Рябыкин принял сидячее положение и отложил сигару в маленькую хрустальную пепельницу.

– Мы поступим лучше. Я не буду скупиться, а вы просто ликвидируете свидетелей. Как вам такое предложение?

Гуров вскинул правую бровь. Призадумался.

– «Я не буду скупиться» – это достаточно абстрактное предложение. Во сколько же вы оцениваете жизни Лисицына и Бавырина?

– Десять за каждого, – ответил Рябыкин.

– Неплохо. Но у меня есть другое предложение.

– Слушаю.

– Как насчет чистосердечного признания, Александр Александрович? – Гуров отлепился от кресла и с невозмутимым видом выудил из кармана диктофон. Включил его и воспроизвел последнюю часть их с Рябыкиным диалога. – Я понимаю, что это не может являться доказательством для суда, но…

Вор в законе буквально позеленел от злости.

– Ах ты, сука ментовская!

Не контролируя собственные действия, он скользнул рукой под одну из подушек и стремительно выхватил оружие. Грянул выстрел, и Гуров вновь ухватился за кресло, рискуя потерять равновесие. Правое плечо обожгло, как огнем, а затем по всей руке прокатился холод. Левой полковник сумел выхватить «штайр», и в ту же секунду находящийся чуть позади напарник дернул из кобуры свой пистолет. Рябыкин толкнул ногой кресло и вновь вскинул ствол. Выстрелить второй раз ему не дали. Гуров и Крячко спустили курки одновременно, и две пули вонзились в грудь вора в законе рядышком друг с другом. Рябыкин раскрыл рот в немом крике и медленно сполз с дивана на пол. Туда, куда до этого упала одна из его подушек.

– Аккуратнее надо быть, – наставительно произнес Крячко. – Стареешь, Лева.

В коридоре послышался приближающийся топот ног. Сработала сигнализация.

– Запри дверь, Стас. – Гуров все-таки осел на пол и положил рядом с собой «штайр». Кровь обильно струилась из раны в простреленном плече. – И вызови наряд.

– Может, прорвемся?

– Не пойдет. – Гуров с улыбкой смотрел на напарника. – Я ранен, плюс со мной зеленый пацан, который боится зубных врачей… А скажут, что нас было двое.

Крячко проигнорировал шутку, щелкнул замком и отошел от двери.

– Значит, все дело было в его жадности? – Особого удивления в голосе Ткаченко не наблюдалось.

Он закурил сигарету и с интересом всмотрелся в лица двух сидящих напротив него сыщиков. Правая рука Гурова болталась на перевязи, но это скорее придавало ему еще больше мужественности. Крячко был замкнут и молчалив. Время от времени он касался языком гладкого места на десне, где всего пару дней назад находился доставивший ему столько дискомфорта больной зуб. В то, что говорил Ткаченко, он практически не вникал.