— У тебя больше нет меньшого брата…

— Неужели ты и Полата убил?![19]— воскликнул Осколод. — Может, и Рюрик — это твоих рук дело? — продолжил он ещё громче.

Народ загудел, заволновался. Добродей почуял, как глаза сами на лоб лезут.

«Да нет! Быть того не может! — решил он. — Рюрик да Олег родичи, вместе кровь проливали. Чтоб один другого порешил?»

Олег молчал. Высокий и сутулый, он невозмутимо опирался на посох и словно бы ждал тишины. Ее восстановил Осколод, подняв руки.

— Да-да! Как же мне это сразу не пришло на ум! Это ты убил Рюрика! — указал он на Олега. — А после — умертвил и Полата. Хотел занять его место. Но Господу все видно — Он тебя поразил болезнью. И кому теперь достанется земля Ильменская? Разумеешь? Ты расчистил нам дорогу, спасибо!

— Алкаешь, Осколод, присесть на престол новгородский. Но этого не будет. Погляди-ка туда.

Все устремили взоры вслед за Олеговой дланью. На палубе словенской лодьи стояла статная златовласая молодая женщина, за руку она держала рыжего мальчишку лет четырех-пяти.

— Вот он, будущий князь новгородский и киевский! А то жена моя — Силкисив, она — дочь великого Рюрика!

— С какой же стати этот юнец будет править Киевом? По какому праву?

— Ну, когда подрастет. А пока это будет моей заботой, — рассмеялся Олег, расправляя могучие плечи и сбрасывая на доски дорожный плащ. Под ним обнаружилась добрая броня.

Торжественно и грозно проревел боевой рог. В тот же миг с пришвартованных и вынесенных на сушу лодий, где в воду, где на песок, высыпали свирепые воины с топорами да секирами. Следом вдоль бортов рядами вставали другие варяги, а лучники промеж их.

Оскольд не успел выхватить меч. Острие Олегова посоха угодило в самую душу[20].

Удар был столь силен, что наконечник — на глазах застывшего Добродея — вышел со спины. Новгородец отпихнул трепещущее тело ногой и высвободил окровавленное оружие.

Плечом к плечу с братом стал Гудмунд.

— Одд, я здесь!

Оскольдовы телохранители и шагу ступить не успели, как между ними и Олегом выросли копьеносцы, прикрывая братьев щитами и угрожая пронзить всякого, кто приблизится к предводителям.

Добродей заорал, рванул было вперед, на ходу высвобождая клинок, но Горян налетел на него всем телом, сбил, едва не свалил наземь.

Взревел Златан, за ним и другие обнажили мечи, но, оставшись без князя, на варягов не бросились, колебались. Сложить головы проще простого, а что Олеговы вои их тут положат рядом с Осколодом, сомнений не было. Вопрос в цене.

— Где воевода? За Хорнимиром пошлите! — кричали одни.

— Дык уже…

— Старик совсем хворый. Куда ему… — отвечали другие.

— Да где же старшие?!

За немногочисленными дружинниками волновался и галдел народ, ещё не сообразив, что к чему. Передние рассказывали задним, что происходит, те не верили.

— Ты чего, Горян?! Там же князь! — возмутился Добря.

— Был князь, да вышел. А если сам не успокоишься, я тебе дам промеж глаз, тогда и ты уймешься.

— Тише, народ киевский! Князь Олег будет речь держать, — прозвучал знакомый голос.

Осколодовы гридни мечей не прятали, хмуро смотрели на вещавшего. Вперед варяжского строя выступил опальный жрец Яроок. Этому новая вера изначально пошла поперек горла.

«Должно быть, не только князя проклял да княгиню, но и новгородцев на Киев навел», — подумал Добродей.

— Не будем его слушать! Убийца! — заорали из толпы.

— Реки, княже! Все слушайте князя Олега! — перекрыл хулителей громкий возглас.

* * *

Уже как года два упокоился в высоком кургане Рюрик. Подле него в землю легла и сестра. Верный клятве, данной у смертного одра, новый правитель Новграда, и Ладоги, и многих городов и земель, присягнувших наследнику почившего, — великий князь Олег разбирал бесчисленные тяжбы.

По осени челобитчиков пускали в самый княжий терем. Олег терпеливо рядил, не было недовольных его правдою.

Внимание князя привлек купец, недавно прибывший и оставшийся на зимовку в Новом городе. Дело было пустячное, а едва заслышав имя истца, Олег присудил возместить новгородским старшинам все убытки оборотистого руса.

После же приказал оставить с глазу на глаз.

У дверей подслушивать не осмеливались. Был за новым князем особый дар — может, звериное чутье или острый слух, — никому ещё не удавалось его обмануть.

— Теперь, когда мы справили твое дело, купец, придется унять и мое любопытство.

— Я весь к твоим услугам, княже. Спрашивай — ничего не утаю.

— Что скажешь нового о Киеве? До меня доходят разные слухи. Но ты, я вижу, человек бывалый, многоопытный, прозорливый. И главное, правдивый.

Купец зарделся, как красна девица, речи собеседника пришлись ему по вкусу. Огладив бороду, он начал повествование так:

— Лет двадцать тому назад, когда самозваный Осколод, молод летами, только пришел в Киев и объявил себя наследником прежних князей, что был тот город? Крепостица малая, да в разны стороны деревни разбросаны…

— А ныне что ж, все иначе? — удивился Олег.

— Ага, по-другому. Не знаю уж, кто киевского-то князя надоумил, но дела его с самого счастливого похода на Царьград идут в гору. Богатеет город, хотя и платит хазарам немало — серебром и невольницами.

— Неужто ромеи подсказали какую хитроумность?

— То вряд ли, уж скорее те же хазары. Ведь чаще Осколодовых людей замечают в Итиле, бывает, что и в Булгаре. Там за бледнолицых славянок дают вдвое больше, чем у ромеев.

— Значит, ты думаешь, купец, что Киев торгует живым товаром и потому столь богат?! — нахмурил брови Олег.

— Не просто думаю, знаю это и не раз видел, — подтвердил осмелевший собеседник. — Рабыня из кривичей стоит в Оскольдовом граде всего пять гривен кун, это сто или чуть больше дирхемов, а по-нашему — ногат. У хазаров же или булгар ее можно продать в пять, а то и все десять раз дороже. Если же белую женщину отвезти в самый Багдад, за неё там могут дать все пятнадцать тысяч дирхемов. Но хазары и булгары редко кого допускали в те далекие края, поэтому куявы торговали прежде в Итиле или Булгаре и отправлялись снова в Киев… не то что теперь. Они переплывают Гирканское море, а оттуда, куда пристают, следуют в сердце Персии.

— Признайся, ты и сам промышлял этим ремеслом? Ну-ка, посмотри на меня, — молвил Олег, буквально прожигая торговца грозным взором.