И он совсем не задумывался о тяжком положении тех, кто работал на этих плантациях закованным в цепи, пока в один несчастный день не стал одним из них.

Дерек закрыл глаза, не в силах вынести вернувшуюся муку воспоминаний. Он проклял цепи, что сковывали его, а заодно собственную глупость, по милости которой получил эти оковы.

И он проклял Эммалину…

Эммалину, которая ждала его, когда он вышел из тюрьмы, став на пять лет старше и мудрее.

Эммалину, которая, шутя, нарушила данное другому слово, чтобы снова быть с ним.

Эммалину, которая говорила, что по-прежнему любит его.

Эммалину, которая никогда не понимала смысла слова «любовь».

Эммалину, которая поклялась, глядя ему в лицо своими изумрудными глазами, что заставит его вернуться. Эммалину, чье лицо всегда заслоняло лица всех женщин, которых он держал в своих объятиях.

За одним исключением.

Решительно выбросив из головы все мысли об Эммалине, Дерек заставил себя вернуться к двум последним пунктам своего списка наиболее важных проблем.

Итак, самое неприятное — Джон Барретт. Удивительно, но с тех пор, как Барретт был заключен в карцер, Каттер почти ничего о нем не докладывал. Барретт после своего первого гневного протеста ежедневно исправно делал все, что ему поручалось. И пока Барретт находился за пределами карцера, Уилл Свифт держался от него как можно дальше. Охранник по-прежнему испытывал непреодолимый страх перед суперкарго.

Дерек в задумчивости машинально пожевал губами. За все это время он ни разу не разговаривал ни с Барреттом, ни со Свифтом, но тем не менее прекрасно понимал, что ситуация неизбежно и очень скоро изменится.

И, наконец, самое последнее — и самое трудное. Джиллиан.

Горячая волна прихлынула к сердцу, обдала жаром щеки и заструилась по жилам. Дерек сердито выругался. Черт возьми, эта женщина освободила его от мыслей об Эммалине, но лишь затем, чтобы самой безраздельно завладеть ими! Через неделю они придут на Ямайку, и их договор потеряет силу. И тогда он избавится от своего…

Дерек резко обернулся на негромкий шорох у себя за спиной — к нему подходила Джиллиан.

— Что ты делаешь в такую рань на палубе?

В рассеянном лунном свете нельзя было разглядеть лица Джиллиан, но Дерек заметил, как напряглись ее плечи, когда она ровным голосом ответила:

— Я вышла немного подышать.

Налетевший порыв ветра ощутимо качнул корабль, и молодая женщина пошатнулась. Дерек поддержал ее и почувствовал, что она вся дрожит.

— Подышать? — нахмурился Дерек. — Да ты же замерзла.

— Что ты, мне совсем не холодно! — Ее близость снова начала околдовывать Дерека, и он притянул Джиллиан к себе.

— Выходить одной ночью на палубу очень опасно, Джиллиан.

— Я не одна. — Дерек посуровел.

— Зачем ты искала меня?

Джиллиан подняла голову, и серебристый лунный свет на миг смахнул ночную тень с ее лица. Дерек увидел на нем выражение такого же беспокойства, какое испытывал сам.

— Я не искала тебя. Просто я… — Джиллиан беспомощно умолкла.

Продолжать не было нужды. Дерек все понял. Джиллиан не шевельнулась, когда он поцеловал ее. Ее губы приоткрылись, и он вкусил горячую влажность ее рта.

Он в упоении нежно ласкал языком ее язык, смакуя струившийся ему в рот напиток любви. Он погружал пальцы в ее распущенные волосы и наслаждался их сводящей с ума шелковистостью. Она начала отвечать на его объятия, когда он вдруг резко отстранился.

На щеках Дерека заиграли желваки. Он схватил Джиллиан за руку и повел за собой куда-то сквозь ночную тьму. Она с трудом поспевала за его широкими и стремительными шагами. Они пересекли палубу, спустились по трапу, вошли в знакомый коридор и остановились около капитанской каюты. Тут Джиллиан подняла на него глаза и тихо спросила:

— Ты сердишься, Дерек?

Сердится ли он?

Войдя в каюту, Дерек снял с плеч Джиллиан плащ, расстегнул пуговицы платья и быстро стянул его. Потом буквально сгреб ее своими сильными руками и положил на смятую постель. Непослушными пальцами он торопливо принялся расстегивать свою одежду. Через мгновение он уже обнимал Джиллиан, крепко прижимаясь к ней горячим телом, и только тогда ответил:

— Нет, я не сержусь.

Торопливые шаги в коридоре… громко хлопнула дверь соседней каюты… невнятные голоса…

Тишина.

Одри почувствовала, как по ее щекам побежали неудержимые слезы.

— Кристофер? Ты не спишь?

— Нет, не сплю, — донесся из темноты негромкий голос Кристофера.

У Одри встал комок в горле. Кристофер был так добр к ней! В дни ее долгой болезни всякий раз, когда она выплывала из горячечного бреда, он был рядом, чтобы поддержать ее. Он купал ее, кормил с ложечки, как маленькую, облегчал мучительную боль. Его доброта была безграничной. В чем-то он стал ей ближе и дороже многих людей, которых она когда-либо знала. И если он никогда не смотрел на нее таким же исполненным глубокого чувства взглядом, как на Джиллиан, ну что ж… она все понимает. Ведь таких, как Джиллиан, больше не существует.

— Кристофер… — хриплым шепотом проговорила Одри. — Как ты думаешь, капитан на самом деле заботится о Джиллиан… ну, хотя бы чуть-чуть?

— Поменьше думай об этом, Одри, — напряженным голосом ответил Кристофер. — Мы скоро придем на Ямайку.

В груди заныло еще сильнее.

— А сегодня ночью, и вообще все предыдущие ночи? Я не могу заснуть, потому что постоянно думаю о Джиллиан.

— Тогда не думай! — сердито бросил Кристофер. — Выброси это из головы. С Джиллиан все будет в порядке.

— Откуда ты это знаешь? — сдержав рыдание, спросила Одри. — Даже сейчас этот капитан может…

— Одри, хватит! Давай спать!

От неожиданной грубости Кристофера Одри мгновенно замолчала. Он заговорил снова, и теперь в его голосе были слышны нотки искреннего раскаяния и боли:

— Пожалуйста, Одри… давай немного поспим. Но Одри уже не могла заснуть, потому что в этот миг вдруг с пронзительной ясностью поняла, как же все это время у Кристофера болела душа. И она соединила его страдания со своими собственными.

Тусклый свет раннего утра просочился в трюм и добрался, наконец, до камеры Джона Барретта. Узник проснулся и с кряхтеньем поднялся с койки. Уже хорошо знакомая ненависть незамедлительно начала грызть ему сердце. Барретт подошел к параше, облегчился и, застегнув штаны, с угрюмым видом поддернул их повыше.

Одежда истрепалась донельзя. Она висела на нем, как на вешалке, хотя в свое время туго обтягивала раздобревшее от хорошей жизни тело.