Тот стоял чужим, хмуро разглядывал обоих вагоновожатых, ёжившихся под его взглядом.

— Пожинай плоды своих трудов, герой, — нагнувшись, буркнул ему в ухо Шорохов. — Только нечего сидеть да мне плакаться. Я нищим не подаю. Включайся в осмотр.

Турин молча протянул ему листки с объяснениями Тимохи, очевидцев, схему, которую он набросал.

— В курсе, — коротко просмотрел их тот, — мне Володя успел кое-что объяснить.

— Как там Тимоха?

— Жив твой уголовник. Что с ним станется? Сотрясением головного мозга и переломом руки отделался. Здорово ты с братвой этой сдружился! Давно знаешь?

Турин пожал плечами.

— А я тебе, значит, не авторитет?

— Да не злись, Андрей.

— А я всё не верил про твои методы борьбы с преступностью. Прославился ты привлечением урок к нашим делам? Результаты имеешь такие же? Или всё же похвалиться есть чем?

— Да послушай же, наконец! — сорвался, не сдержавшись, Турин и схватил за плечо Шорохова. — Не поверил я твоей версии о самоубийстве Павлины Френкель. Сразу не поверил! И не скрывал, если помнишь, наш первый разговор. Конфетная выдумка какая-то!

— Что?

— Сладкая слишком. А сомнениями от её сладости полон рот, так, что тошнит. Поэтому попросил машину. Ты же догадывался, зачем она мне понадобилась. Не дамочек катать, поэтому Володьку ко мне приставил. Смышлёный паренёк. Ну а Тимоха?.. Там, на дне, людские души тоже имеются, зря ты так о нём, да и лучше нас они кое-что видят, нам с тобой вовек не углядеть.

— Вижу вот! — в сердцах ткнул Шорохов на ноги актрисы.

— Противозаконного они ничего не творили, а у Тимохи Савельева осечка вышла. Задержи он сволочь, Стравинскую на тот свет спровадившую, мы с тобой теперь бы многое знали.

— Мы с тобой пока в полном дерьме! — оборвал его Шорохов. — И мне это очень не нравится.

Тон его был однозначен: понять не желал и за своё готов драться.

— Я сюда не только этих захватил, — он махнул на медицинскую карету с молоденьким экспертом, бодро выпрыгнувшим с чемоданчиком, и двух агентов, уже замелькавших среди толпы. — Сейчас следователь прокуратуры подъедет. Ты о нём, наверное, слышал. Тит Нилыч Городецкий! Тот ещё дока! Про конфетки-то забудешь сразу, как увидишь его. Солоно станет. Да, чуть не забыл, гость намеревался с ним быть, тебе очень знакомый.

— Гость?

— Объявился женишок! — раздражённо огрызнулся Шорохов. — Не успел прикатить, а меня заездил уже, пытал и насчёт тебя.

— Откуда ему известно, что я здесь?

— Это уж ты у него спрашивай. Дотошный! — Шорохов подозвал агента и передал ему бумаги Турина. — Вот по этому списку и объяснениям найдите людей…

— Они вон, подле трамвайщиков, — подсказал Турин.

— И побеседуйте с ними с глазу на глаз. Кстати, водителям трамваев уделите особое внимание. Где у них бельма были? Тряхните как следует. Но не при толпе, их и без вас измордуют, слышишь, как орут!

— Я уже с ними беседовал, другого они не скажут, — вмешался снова Турин.

— Ты, Василий Евлампиевич, лицо неофициальное, — хмыкнул Шорохов. — У нас в гостях, как тот Садко на дне морском. Забыл, увлёкшись?

Турин счел промолчать.

— Найдите добровольцев, чтобы вагон откатить. Да побыстрей разворачивайтесь, пора начинать осмотр места происшествия. — Шорохов кинул взгляд на Турина. — Тебя включать в протокол?

— Как считаешь нужным, — мрачно буркнул тот. — Значит, объявился наконец товарищ Глазкин?

— Объявился, объявился! — сплюнул Шорохов, протянул распахнутый портсигар. — Закуривай. Я тебя всё же в протокол включать не буду. Для понятого ты не годишься из-за ясных причин, а от официальных лиц сейчас и без тебя некуда будет деться. Глазкин с собой, наверное, всю краевую прокуратуру притаранит.

Они закурили, отвернувшись друг от друга, каждый думал о своём. Однако следователь прокуратуры прибыл без Глазкина и без ожидаемого окружения, а на вопрос Шорохова сообщил густым басом, что замгубпрокурора поехал в морг и до вечера будет занят организацией похорон, которые сам же и назначил на полдень следующих суток. Якобы родители невесты серьезно заболели, выехать не могут и согласны на похороны здесь. Вот он и примчался как угорелый.

— Отказались, значит, везти её к себе? — спросил Шорохов.

— На Глазкина надеялись. Сами-то старые для такого дела, — следователь кашлянул, поморщившись то ли от крепкого табака, то ли от своих мыслей. — Но и молодому хлопотно гроб по железной дороге везти. В копеечку станет, и тело покойницы портится на глазах.

— Мне от них досталось, — облегчённо вздохнул и пожаловался следователю Шорохов. — Забросали телеграммами. А ведь доброе дело делал — ждал этого Глазкина, шут его подери, а он прискакал, нахамил и собак на меня спустил!

— Твори добро, без кнута не останешься, — зычно захохотал Тит Нилыч, выглядевший на фоне суетливого, перетянутого портупеей, с пистолетом на боку тонкого Шорохова, довольно импозантно.

Следователь был с бородкой, толст и высок в богатом тёплом на подкладке плаще, широкополой тёмной шляпе и с зонтиком, которым он то упирался в землю, то небрежно набрасывал на руку. Во рту его дымилась трубка. Следом, отстав на шажок, неотступно следовал его помощник с большим кожаным чёрным портфелем, казалось, готовый вмиг раскрыть его по приказу начальства, выхватить перо из-за уха и строчить, строчить, строчить… Конечно, никакого пера за ухом у помощника не было, но Турин готов был поклясться, что видел его собственными глазами — ему уже на всё было наплевать.

— Городецкий! — Следователь, словно спохватившись, протянул руку Турину, а Шорохову бросил через плечо: — Тот самый ваш знакомый?.. Фома неверующий?

— Он самый.

— Не признаёте, значит, самоубийства? — упёр руки в боки толстяк и бесцеремонно уставился на Турина. — Славненько, славненько… А ведь все мы по молодости грешили этим из-за причины любовных страстей. И в петлю лезли, и стрелялись… Ладно простые муравьи, но и великие личности этим баловались! Горький наш, то бишь Алексей Максимыч, Пушкин, Лермонтов…

— Перебрал, Тит Нилыч, — рассмеялся Шорохов, — дворяне-то на дуэли погибель искали.

— Ты Александра Сергеевича имеешь в виду? — взъярился прямо-таки Городецкий. — Не спорь со мной! Я лучше знаю. Страсть это моя. Я о нём всё перелопатил, всё перечитал; ты зайди ко мне как-нибудь, я тебе такое покажу! Из-за безысходной любви Сашенька, гений наш, отправился на дуэль. Честь свою защищать. А куда ему против офицера? Вот и получается, что шёл на самоубийство.

— Ну, если в этом смысле… — махнул рукой Шорохов.

— Погоди, погоди! — Городецкий, видно, только раззадорился, он давно вынул изо рта трубку. — Ещё один наш идол, тоже Сашенька, он, правда, подобно Есенину, рук на себя не накладывал, но мечтал!.. Мечтал об этом постоянно! А это был тоже гений! Сам Блок! Вспомни только его рассуждения о блистающей привлекательности самой мысли о самоубийстве, о двойниках, которые будто живут в нас. Их в каждом — минимум два. Послушай вот: