Он был перемазан кровью и крепко стянут у основания тонкой нитью. За эту нить и доставил медик свою находку к носам удивлённых сыщиков.

— Извиняюсь, пришлось разрезать нитку, — смущался медик. — Но зато проще будет раскрыть сей тайник.

— Так разверните же! Что копаетесь? — за спинами Турина и Шорохова уже маячила могучая фигура Городецкого. — Там могут быть и драгоценности. Сенечка! — крикнул он помощнику. — Нам понадобится ёмкость.

— Откуда? — поморщился Шорохов. — Бедняга не шиковала. Квартирой кормилась.

— Не скажите, Андрей Иванович, — сощурился Городецкий, — не скажите. Женщины — существа загадочные и скрытные. Порой…

Договорить он не успел, смолк и застыл в недоумении: медик извлёк из мешочка сложенный в несколько раз мужской платок. О том, что это именно мужской платок, свидетельствовали его великоватые размеры и, кроме того, был он прост, без каких-либо излишеств и рисунков, а также совершенно чёрным.

— Сергей Антонович, — Турин слегка коснулся медика, — инициалов вышитых, других меток на нем не наблюдается?

— Совершенно чист, но влажен, — ответил эксперт.

— Тебя повози под трамваем, взмокнешь, пожалуй, — крякнул Шорохов. — Чей же платок? На женский явно не похож…Ухажера прошлых лет? На память хранила? Но почему влажен, от чьих слез?

— Ошибаетесь, Андрей Иванович, — не смутился воспрянувший эскулап. — Можно предположить, что его использовали вместо кляпа.

— Это как понимать? В рот совали, чтобы кто-то не орал? — не удержался Шорохов.

— Думаю, сможем поэксперементировать, — медик протянул платок Городецкому. — Назначите экспертизу, Тит Нилович, поставите вопросы в постановлении, будем исследовать.

— Сенечка! — позвал Городецкий.

Подскочил помощник, щёлкнул замком портфеля, и платок вместе с мешочком упали в стерильный бумажный пакет, а затем исчезли в необъятном чреве портфеля, провожаемые тоскливым взглядом Турина.

— Канитель всё это! — махнул рукой Шорохов. — Актрисы все на одно лицо, сплошь эмоциональные натуры. Сколько у них нашего брата, поклонников! Дарят всякую пакость. От безделушек до алмазов. А кто-то из скупердяев вовсе платочком отделался. — Он повернулся к Турину: — Ну а ты что скажешь, оппонент непримиримый?

— А что мне говорить? — грустно хмыкнул Турин. — Вам здесь решать. Я завтра на похороны заявлюсь, соболезнования прокурору выскажу и укачу восвояси. Устал я… Забыл, как спят по-настоящему.

Куда ни глянь, всё черным-черно.

В зловеще поблёскивающих влажных плащах, куртках, накидках и люди вокруг не люди, а мрачные неземные существа — чёрное вороньё под непрекращающимся промозглым дождём. Нахохлившись, не подымая голов, движутся одна за другой похоронные процессии. Большой город Саратов. Мрачный. Ещё тяжелей на душе от того, что и тучи чёрные, грозовые, как нависли над кладбищем, так и грудятся, не уходят. Ни одного светлого пятнышка! Вот грянет гроза, так грянет! Не поздоровится живым.

Турин не поехал на вынос. Не знал, откуда начнётся печальное шествие, Глазкин в дом своих родителей гроб невесты не повез, а в морге Турин так и не побывал, хотя и собирался. Теперь вообще нужды не было. Мимо кладбища всё равно не пронесут, подумал он, вот и приплёлся за час раньше к воротам, но время пришло, а знакомых лиц не мелькнуло.

Накурился досыта, продрог основательно, ну и мыслей разных перегонял в голове великое множество. Мудрые-то не мучили, лезла в голову всякая чертовщина, неизвестно из каких тёмных углов его сознания выбираясь. С самого утра будоражил старый обычай: самоубийц не хоронят на кладбище, за оградой кладут грешников, наложивших на себя руки. Он даже не выдержал, в гараж Володе позвонил, но тот успокоил, сообщив, что Глазкин разрулил все препоны и положат бывшую его невесту на том же кладбище, подле которого Стравинскую Аграфену Валериановну трамвай задавил.

Шорохову звонить Турин не стал, раскололась их дружба на мелкие осколки, да и была ли она? Коснулась беда, проверила, и вышло, что не было между ними ничего, кроме служебного знакомства да совместных выпивок. Стоял Турин у ворот кладбища, мок под дождём и, чтобы совсем не рехнуться от тоски, считал людей в медленно движущейся процессии, выискивая своих. «У артистки тоже никого на белом свете не осталось, — пощипывало на душе, когда вспомнил и Стравинскую. — Не объявятся дальние родственники, не соизволят помочь бывшие поклонники, так и закопают где-нибудь в уголке без торжеств, без почёта, без креста, дощечку приколотят с номерком, и нет блиставшей когда-то прекрасной лицедейки. Замкнётся круг…»

Легковой автомобиль привлёк его внимание. Он въехал в ворота, высунулся Глазкин с переднего сиденья и помахал ему, приглашая. За автомобилем остановился грузовик с оградой, деревянным крестом и закрытым гробом. Четверо работяг сидели на крышке. Турин втиснулся в автомобиль Глазкина на заднее сиденье, знакомых не оказалось, но он поздоровался.

— Вот так и бьёт нас жизнь, Василий Евлампиевич, — лишь тронулся автомобиль, повернулся к нему замгубпрокурора, был он выпивши, но слегка. — Мчался увидеть живую, а приехал к мёртвой.

— Примите мои глубокие соболезнования, Павел Тимофеевич, — опустил глаза Турин.

— А Мейнц-то, Мейнц каков! — вспылил вдруг замгубпрокурора. — Звонил же ему! Просил я его задержать отъезд делегатов. Земляки всё же! Знали её многие. Можно же было не афишировать насчёт самоубийства. Тихо, по-человечески увезли бы в Астрахань и похоронили бы. Нет, скотина! Приказа ему не дадено!

— Уехал, значит, Роберт Янович? — осторожно раскурил папироску Турин. — Как-то мы с ним тоже особенно не пообщались.

— Подлец! Он меня больше не интересовал.

— Вы его простите, Павел Тимофеевич, ему перед Странниковым ответ держать за делегатов. А там народ разный. Выпьют, разгуляются, не собрать потом.

— Но как же! — не унимался тот. — Порешал бы я все эти вопросы с Василием Петровичем. Меня бы он понял.

— Василий Петрович приболел, как узнал о случившемся. Тут же уехал, вызвав сюда меня, чтобы докладывал ему о развитии событий. — Турин приоткрыл окошко, чтобы не смущать пассажиров дымом. — Он и вас, кажется, предупредил?

Пустышку эту закинул Турин Глазкину наугад, проверить замгубпрокурора, как тот отреагирует. Конечно, Странников никаких звонков по этому поводу в Москву не делал, но сыщик есть сыщик, сработала интуиция, и удочка была заброшена на всякий случай.

— Спасибо ему, что вас поднял, — Глазкин, ткнув рукой в стекло, подсказал шофёру, как ехать к небольшому домику, где размещалось кладбищенское начальство. — Сбегай, Коль, спроси номер участка, яма-то готова должна быть, а я что-то забыл в этой суматохе. Взмок весь.

Шофёр убежал, а Глазкин откинулся на спинку сиденья, достал из кармана платок и начал вытирать пот, обильно струившийся по его лицу.

— Досталось вам, не приведи любому, — посочувствовал Турин и остолбенел, не отводя от этого платка глаз.