Вильямовка с оливками – лучший десерт. В этом плане конкурировать с ней может только монастырка.

* * *

Наконец мы приехали на нашу виллу. Марина отправилась варить нам кофе, а мы расположились вокруг стола в гостиной. Липатов достал из пакета свое сокровище и осторожно выложил листы пергамента на стекло снятого со стены эстампа. Вдруг раздался стук металла о стекло.

– Что это? – вздрогнул я.

– Боже мой! – вскричал Липатов. – Да это не просто документ. Это – важный документ! К нему прикреплена свинцовая печать. Она лежала в доске, в специальной выемке под листами, поэтому я ее не заметил.

Липатов взял лупу и принялся изучать печать, отрывисто комментируя:

– Свинцовая печать, прикреплена шелковой нитью к документу. Печать двусторонняя… О боже! Да это печать папы Иннокентия Третьего, современника Энрико Дандоло!

Липатов осторожно уложил печать на стекло эстампа и нетерпеливо призвал:

– Смотрите, смотрите! Это не каждый видел. Подлинная двустороннняя печать папы Иннокентия Третьего!

Мы с Тавровым склонились над печатью.

– Вот! На одной стороне так называемая «апостольская печать»: изображения голов апостолов Петра и Павла с надписью S. РА S. РЕ, то есть «Sanctus Paulus, Sanctus Petrus». А с другой стороны – личная печать папы Иннокентия Третьего.

Липатов с волнением обвел нас горящим взглядом.

– Господа! Судя по печати, это беловой вариант документа, вышедшего из папской канцелярии Иннокентия Третьего, так называемый «in grossam litteram». А вот что он содержит в себе, покажет только текст.

Липатов внимательно рассмотрел пергамент в лупу и сказал:

– Это веллум.

– Что? – спросил Тавров.

– Веллум, иначе называемый велен. Высококачественный пергамент из шкур неродившихся или новорожденных телят. Он тоньше обычного пергамента, и хотя технологический процесс его производства такой же, как у пергамента, – с вымачиванием в известковом растворе и втиранием мела после сушки, – но велен значительно тоньше и белее. Велен прочнее и долговечнее бумаги и обычного пергамента, поэтому с конца двенадцатого века важные манускрипты всегда старались писать на велене. А акты английского и ирландского парламентов до сих пор издают на нем.

Липатов попытался карманным ножом разделить листы велена и вдруг с яростью воскликнул:

– Черт! Черт возьми!

Крик Липатова как лезвием полоснул по напряженным нервам.

– Что случилось? – всполошились мы с Тавровым.

– Его долго хранили в очень влажной атмосфере, и дерево не смогло уберечь велен от влаги. Если велен долго хранить при относительной влажности выше сорока процентов, то на нем часто заводится плесень или грибок. А в Боке-Которской всегда высокая влажность, даже летом. Надеюсь, что медные пластины пропитали велен окислом: видите – велен отливает зеленью? Тогда плесень и грибок не смогли бы размножаться, для них окись меди – яд. Но тут другая проблема: чернила. В Средние века чернила изготовляли из растений, богатых дубильными веществами: коры дуба, ольхи, ягод черники и так называемых «чернильных орешков». «Чернильные орешки» – это наросты на дубовых листьях в виде шариков, их обычно называют «галлами». Это убежище личинки дубовой яблоковидной орехотворки. Когда личнка превращается в насекомое, напоминающее осу, то оно вылезает из своего убежища и улетает. А опустевшие домики собирали и, так же как и кору, настаивали в кислом растворе – обычно в уксусе – около месяца, добавляя железные опилки. Поэтому такие чернила обычно называют железистыми или галлиевыми. Этот процесс длился почти месяц. Чтобы чернила лучше ложились на бумагу или пергамент, в них добавляли камедь, то есть смолу вишневого дерева. Такие чернила, в отличие от чисто растительных или минеральных, были более стойкими: мало выцветали и хорошо противостояли влаге.

– Понятно, понятно, – нетерпеливо кивнул Тавров. – И в чем же проблема?

– А в том, что эти чернила глубоко въедались в толщу пергамента и производили в нем химические изменения. А здесь еще медные пластины… Помните, как в школьных опытах медь оседала на железном гвозде, погруженном в медный купорос? Боюсь, что и здесь между железом, содержащимся в чернилах, и медным окислом с пластин могла произойти реакция, разрушающая структуру велена. И еще: похоже, что велен был покрыт сверху белковым раствором для лучшего отбеливания. Это способствовало тому, что листы велена сейчас плотно слиплись друг с другом и их невозможно разделить без использования специального инструмента: можно повредить велен или даже сам текст.

– Хорошо, что вы предлагаете? – спросил Тавров.

– Для начала я попробую увлажнить листы и их разделить. Для этого мне понадобятся тонкие лезвия.

– Их можно извлечь из бритвенного станка, – предложил я. – Обычно я бреюсь электробритвой, но в поездки стараюсь не брать вещи, без которых можно обойтись. Я купил сегодня пару одноразовых бритвенных станков и готов с радостью их пожертвовать.

– Спасибо, Мечислав! Тогда я приступлю к процедуре увлажения. Думаю, шести часов будет вполне достаточно.

Липатов взял эстамп с разложенным на нем папским документом и вышел из комнаты. Я же подвинул к себе медные листы и принялся их изучать. На первый взгляд они представляли собой нечто вроде медных листов для производства гравюр: на каждом были выгравированы извилистые зигзагообразные линии с надписями, выполненными латинским шрифтом. Одни надписи были покрупнее, другие помельче, причем те, которые помельче, были разделены надвое косой чертой. Хм… Что бы это могло означать?

В гостиную вернулся Липатов.

– Ну вот! – воскликнул он, довольно потирая руки. – Я уложил на документ влажное полотенце и через несколько часов попробую разделить слои велена. И мы узнаем, что и кому писал римский папа Иннокентий Третий в этом документе.

Заметив, что я разглядываю медные листы, он спросил:

– Ну как? Поняли, что это такое?

– Нет, – сокрушенно вздохнул я. – Нужна ваша помощь.

Липатов осмотрел одну пластину, затем другую. С минуту он стоял, сосредоточенно нахмурившись, затем улыбнулся и положил пластины на стол: одну вплотную к другой.

– Это карта, господа! Видите? Зигзагообразная линия переходит с одной пластины на другую. Это берег Эгейского, Ионического и Адриатического морей от Константинополя до Триеста. Надписи крупным шрифтом – это названия городов на побережье или недалеко от него.

– А что означают надписи шрифтом поменьше? – спросил Тавров. – И что интересно: все они размещены в столбик возле названия города, но их всегда разное количество. Что они означают?

– Этого я не знаю, – признался Липатов.

Мы принялись выдвигать разнообразные предположения, но ни одно не казалось убедительным. Единственное, на чем мы сошлись, что это, скорее всего, названия конкретных городов и примыкающих к ним областей, а также фамилии знатных родов, в них живущих. Но зачем понадобилось составлять эти списки?