Когда большая часть богдойской армии или втянулась в бой, или быстренько драпала восвояси, выбежали мы. Дорожка мимо «чеснока» была протоптана, потому до обоза добежали быстро, минут за пятнадцать, наверное. Сбили совсем слабый заслон из богдойских воинов. Обозники даже не пытались сделать вид, что сопротивляются. Большая часть припустила за отступающей армией, человек двадцать упали на колени и склонили головы: дескать, сдаемся.

Часть отступающих попыталась вернуться: начали поворачивать коней, выпустили в нашу сторону стрелы. Грохнуло несколько пищальных выстрелов. Мой сосед, невысокий рыжий казак Семен, как будто неожиданно споткнулся. Вот гады. Наши подняли щиты, выставили пищали. Два залпа, следующих один за другим, убедили богдойцев, что разумнее направиться в прежнем направлении. Гоу, как говорится, хоум. Хоть и не янки.

Через совсем небольшое время от карательного корпуса и следа не осталось. То есть следов как раз было множество, а вот следящие неслись обратно, к Ивовому палисаду. Мы же без торопячки, разгребая на этот раз «чеснок» (всё же телеги тащить), пошли в крепость. Скоро подтянулись и казаки из засадного отряда.

Пока располагались, мылись, перевязывались, мы с Трофимом и Макаром считали выгоды и потери. Богдойцы потеряли едва не четверть войска, обоз. Думаю, что живым этого юношу из столицы оставят едва ли: всё же имперцы очень не любят проигравших. У нас тоже потери, хотя намного меньшие. Погибло девять казаков. У троих из них остались жены и дети. Восемнадцать человек ранены, но тяжелых нет, должны поправиться.

Обоз мы захватили знатный. Правда, пороху в деревянных бочонках было максимум пуда три. Я думал, что должно быть больше, но всякое даяние – благо. Зато целых пятнадцать бронзовых пушечек. Пушки – дрянь, но бронза – это вещь. Плавится легко, обрабатывается еще проще.

На мое удивление в обозе оказалось много ценных вещей. Были шелковые ткани, был чай, были специи. Они что, торговать собирались? А может быть, себя любимых побаловать? Было там и изрядно золота и серебра в кованом сундуке. Думаю, походная казна. Монеты покрупнее московских. Сколько там в рублях и копейках, не скажу, но уже глазами видно, что много. Честно сказать, побольше, чем у меня в войсковой казне заныкано.

Причем четверть всего металла – золото. С ним у меня и вовсе грустно. Золото в те годы в качестве денег на Руси и не использовалось, разве что для торговли с иностранцами. Золотыми рублями награждали как медалями. А для торговли использовали серебро и медь. Но золото тоже лишним не будет. В государевой казне за один золотой рубль дают десять серебряных.

Так, монеты забираем, порох забираем. Остальное дуваним по правилам. Атаману (мне) – десятая часть. Остальное делим на доли. Десятникам – две доли, сотникам – четыре. Дуванили дня два. Я старался, чтобы никто обиженным не ушел. Не скажу, что всё получилось. Поорали и потолкались казаки от души. Но до потасовок и больших обид не дошло.

Из своей казны я выдал по полтине серебра каждому бойцу. Пока спорили про хабар, гонец на лодке плыл по уже не частой шуге (за время сидения лед прошел) к Благовещенской крепости. Теперь пешим ходом Амур не пересечешь. Нас, считай, четыре сотни, обоз, лошади. Их тоже бросать жалко. На них не только в поход, на них и пахать можно.

Не прошло и недели, как к крепости пристал караван стругов. Долго грузились, перегружались. Один чуть от жадности не утопили. Вовремя Макар хватился, что струг чуть не по борта в воду ушел. Только барахлом богдойским загрузили четыре струга. На один загнали пленных, тоже пополнят когорту работников ЖКХ. Сами набились в оставшиеся как сельди в бочки. В крепости остались полсотни казаков и две пушки. Задержать врага и отправить гонца их сил хватит. Да и не думал я, что в ближайшую пару лет сюда кто-то сунется.

Шли недолго, но трудно: тесно, скученно. На ночевках, для которых подплывали к берегу, хоть немного получалось размять кости. Готовили еду на костре.

Ночами думал. Мое послезнание начинает ощутимо слабеть. Хотя по срокам осада Кумарского острога почти совпала с прежней историей, но прошла она совсем не так. Ну, насколько я помню по описаниям. Да и варианты были. В прошлой истории наши укрепились намного выше, потому маньчжуры и шли через Кумару. А здесь ведь могли и на Благовещенск пойти. Считай, повезло мне, что они воспользовались старой даурской дорогой. А вдруг Шархода решит заявиться пораньше или позже? Тут надо как-то хитро сыграть. Думать надо.

Всё хорошее, как и всё плохое, когда-нибудь кончается. Кончилось и это плавание. И если саму дорогу можно смело отнести в категорию «плохое», то встреча сюда никак не вписывается. На пристань вывалило едва не полгорода, с колокольни лился звон недавно привезенного и установленного колокола. Впереди стоял отец Фома в праздничном облачении. Рядом с ним и мои ближние люди, и никанец Гришка, и даурский князь Туранчи с родней, сотни родных и близких людей.

Еще бы! Страшные богдойцы были не просто остановлены, а разбиты. Страх оказался нестрашным. У людей был праздник, торжественный молебен не вместил и десятой части желающих, люди толпились на площади перед церковью. Всё же она маленькая, нужно больше строить. Да и в Албазине нужна церковь. Проблема, однако. Подумаю. Но только потом. Пока не до того.

Перед тем как полностью отдаться веселью, решили мы похоронить павших товарищей. Место выбрали уже давно. За городом, над рекой. Отец Фома освятил его, оградой обнесли. Там и хоронили. Теперь здесь, на кладбище, лежали тела павших. Толпа молча слушала литургию, крестясь и утирая слезы. Когда отец Фома закончил, я вышел перед народом, поклонился.

– Тут такое дело, – говорю. – Гибнут наши братья. Воинский удел такой – защищать и смерть за то принимать. Но у них жены остаются, дети малые. Нет хуже доли, чем вдовья или сиротская. Потому решил я, что семьи, где казаки за нас живота не пожалели, будут получать от казны довольствие за своих отцов, мужей. Помогать им будем всем миром, чтобы из сирот настоящие казаки вырастали. Любо ли вам такое, братья?

Какое-то время люди молча думали. Конечно, и до того жен и детей павших друзей привечали, совсем уж на произвол судьбы не оставляли. Только было это дело личное. Теперь же оно стало общим, войсковым. С одной стороны, новая беда, которой не было. С другой стороны, у каждого сидело, что ведь и его дети голодными, если что случится, не останутся. Словом, решили, что это «любо». Героев похоронили.

Потом начался пир. Как и прежде, на площади, теперь уже замощенной и застроенной кругом, поставили столы, вывалили на них всё самое-самое, что было. А было много чего. Праздновали, пили и веселились до поздней поры.

На следующий день отходили, провожали дауров и бираров с солонами, одаривали их, сами принимали подарки. Только через день началась работа. На этот раз тучи стали надвигаться из Якутска.

Не успел я решить или, по крайней мере, отодвинуть беду со стороны богдойцев, как начались беды от воеводы-батюшки, Михаила Семеновича Лодыженского. Мало тому было, что ясак с Приамурья шел больше, чем со всего остального воеводства. И не одни только меха, а шелк, чай, специи, которые у персов только за золото покупали. Решил он сам в моих землях еще ясак пособирать, отправил сюда сборщиков. Только для моих дауров и тунгусов эти сборщики были такие же тати, как и любые другие. Как поступать с татями, они знали. Так и поступили. Ищите теперь их косточки по лесам да по сопкам.