Из-за грубой ошибки Нейрата создалось такое недопустимое положение, что он принимал чехов и договаривался с ними в отсутствие статс-секретаря. Статс-секретарь — это канцлер. Когда я стал имперским канцлером, я решительно воспротивился тому, чтобы кто-нибудь, кроме меня, делал политику. Без моей подписи не мог войти в силу ни один политический документ. Точно так же должен вести себя статс-секретарь в протекторате. Я надеюсь, что сказал вам достаточно, Франк.

Гитлер встал и быстрыми нервозными движениями направился к двери. Франк благодарит его за доверие, хотя он разочарован. У Гиммлера довольное лицо. По дороге в столовую, где ожидает генералитет, прибывшему из Праги пришло в голову еще кое-что.

Гиммлер обратил внимание Франка на то, что он хотел еще что-то сообщить фюреру.

Гиммлер. Вы говорили мне, Франк, что вас беспокоит Фридерици?

Франк понял и начал жаловаться.

«По дороге в столовую я сказал фюреру, что бывший командующий военными силами в протекторате генерал Фридерици все еще, очевидно, с особой миссией приезжает время от времени в Прагу. И что я, Франк, считаю это, учитывая причину, по которой Фридерици был в свое время отозван из протектората, крайне нежелательным. И для меня, и для нового уполномоченного вооруженных сил генерала Туссена, с которым мы великолепно сотрудничаем.

Фюрер был весьма удивлен этим сообщением и пробормотал про себя несколько слов, которые позволяли предполагать, что Фридерици постигнет суровая кара за нарушение приказа фюрера».

Теперь уже К.Г. Франк смог усесться по правую руку фюрера, потому что действие в главной ставке Гитлера завершилось обедом.

Обед палачей.

Статс-секретарь протектората может подкрепиться, прежде чем снова сядет в трехмоторный «Ю-52», который уже готов к вылету, чтобы палач мог начать свою работу как можно скорее.

Итак, Кубиш с Габчиком сделали свое дело: хотя автомат подвел, но бомба, брошенная в Гейдриха, разорвалась. Они видели изуродованную машину, видели кровь. Безумная гонка — позади. В конце концов им удалось исчезнуть с места покушения и добраться до безопасного убежища, если вообще в те дни в Праге таковое существовало.

Как же они себя чувствуют? Испытывают ли они гордость и удовлетворение от сознания того, что им удалось выполнить столь трудное и опасное задание?

Нервное напряжение спало. Габчик проспал целый день на квартире семьи Фафков, вымыл ромашкой волосы, чтобы изменить их цвет, и пошел покупать шляпу. У Кубиша под глазом от засевшего там крохотного осколка бомбы огромный болезненный отек. Надо принять меры, чтобы поскорее рассосался. Только на следующий день к вечеру он исчезает; Кубиш идет к Огоунам и спит там до обеда следующего дня. О ночной облаве — массовой полицейской операции, во время которой подверглось обыску большинство пражских квартир, они узнали только на другой день, счастливо избежав опасности.

Из сообщений радио, повторявшихся с грозной настойчивостью, оба поняли, что их бомба выполнила свое назначение.

«В связи с покушением на исполняющего обязанности имперского протектора обергруппенфюрера СС Гейдриха объявляется:

I. На основании параграфа 1 распоряжения имперского протектора Чехии и Моравии о чрезвычайном положении от 27 сентября 1941 г. с настоящего момента объявляется чрезвычайное положение во всем протекторате Чехии и Моравии.

II. На основании параграфа 2 вышеупомянутого распоряжения объявляю: тот, кто укрывает лиц, совершивших преступление, или оказывает им помощь, или, зная что-либо об их местопребывании, не сообщит об этом, будет расстрелян вместе со всей своей семьей.

III. Данное распоряжение вступает в силу сразу же после объявления по радио.

Прага, 27 мая 1942 г.

За имперского протектора Чехии и Моравии К. Г. Франк».

Кубиш и Габчик сделали свое дело. И события приобретают с каждым днем, с каждым часом все большую драматичность. Каждый час — что-нибудь новое. Появляются списки казненных. И Кубиш и Габчик читают их.

Каково им сейчас?

Приостановим на минуту действие. Каково бы им было, если бы они знали, если бы только догадывались, почему должна была взорваться бомба для Гейдриха?

Кубиш и Габчик, разумеется, думают, что они знают, почему. Не осознав справедливой цели такого взрыва, они вряд ли могли бы кинуться с автоматом наперерез мчавшейся машине и бросить в нее бомбу. Они могут посмотреть на свои руки: да, они сжимали автомат, они совершили роковой бросок. Это истинная правда, и в ней ничего не изменишь, но это не вся правда. Далеко от Праги есть люди, которые приказали им нажать спусковой крючок автомата и бросить бомбу. И люди эти знают больше, куда больше, чем они. Что бы почувствовали Кубиш и Габчик, если бы они узнали, если б они догадались о том, что известно тем людям?

Только взрыв бомбы на повороте к тогдашнему Кирхмайерову проспекту помог Бенешу окончательно поставить точку на своей политике сотрудничества с коллаборационистским правительством протектората. В документах виднейших нацистских руководителей, осуществлявших оккупационную политику, часто говорится о большом значении правительства Гахи и его государственного аппарата для воплощения планов Берлина. Несомненно, это правительство помогало обманывать народ Чехии, создавая иллюзию какого-то «чешского влияния» на дела управления страной. Вообще, надо сказать, что нацистская оккупационная политика по отношению к чешскому населению была весьма опасной. Она строилась на хитроумном сочетании террора и тактических маневров, создающих иллюзию порядка.

«Все мероприятия, могущие вызывать возмущение, вменяйте в обязанность проводить самим чехам, — приказывал Гейдрих. — Немцам же вменяйте в обязанность осуществлять то, что может вызвать одобрение!»

Мы еще не в полной мере представляем себе, насколько это демобилизовывало и охлаждало определенную часть нации: вместо борьбы против оккупантов им предлагали спокойно, без потерь, переждать, укрыться как можно надежнее, «перезимовать».

В начальный период войны Гаха представлял определенные руководящие позиции чешской буржуазии в протекторате, и Бенеш стремился это использовать для осуществления своих планов. Он отождествлял интересы народа с интересами своего класса, поэтому его не смущало сотрудничество даже с Гахой, докатившимся до прямого национального предательства. Гаха и его правительство были для Бенеша запасным инструментом на случай компромиссного мира между западными державами и нацистской Германией. Насколько серьезно считался Бенеш с такой возможностью, красноречиво свидетельствует его послание к Гахе и Элиашу от 20 марта 1941 года.

Берлинские правительственные круги «начинают серьезно обдумывать возможности своего поражения и делают одно важное для нас заключение: любой ценой добиться хотя бы не окончательного поражения и временного мира… План их таков: когда придется начать уступать, Германия предложит освободить западноевропейские страны, например Среднюю Польшу, но будет настаивать на сохранении в составе империи Познани и польского Поморья, чешских земель и Австрии, а Словакии оставит ее нынешнее устройство. Она хочет иметь окончательную границу империи от Восточной Пруссии в направлении на Братиславу. Все ведет к осуществлению этой цели… Я повторяю: это обстоятельство становится все более важным, и домогательства немцев весьма продуманны… Возможно, уступки будут очень соблазнительны, для того чтобы вы приняли их предложение и можно было бы представить дело решенным. Для нас это будет, вероятно, самый критический момент войны… Поэтому я прошу и требую, чтобы любые предложения были решительно отвергнуты, несмотря на угрозы. Прошу вас, приготовьтесь к этому. Это надо делать уже сейчас. Надо приготовиться к следующим действиям, направленным против упомянутого немецкого плана. Как я говорил во время январского правительственного кризиса, необходимо, чтобы президент Гаха и правительство были готовы по нашему требованию немедленно отказаться от своих функций для доказательства того, что они не чувствуют себя связанными предыдущим временным положением во всем, что касается рейха и протектората. Мы же сможем истолковать здесь этот добровольный отказ как проявление чувств всей нации, которая требует полной свободы и не примет никакого компромисса с Германией».