Юити со странной жестокостью развивал эту эгоистичную теорию. Если Ясуко лицом к лицу столкнется с правдой, что её муж вообще не может любить женщин, и поверит, что была обманута с самого начала, он ничего не сможет сделать. Однако вокруг полно мужей, которые могут любить кого угодно, только не своих жен. В этих случаях обстоятельства, в которых жены становятся нелюбимыми впоследствии, служат доказательством, опровергающим истину, что в какое-то время до этого их любили. Была важно, чтобы Ясуко поняла, что он не может любить её – ради любви к Ясуко. Для достижения этого Юити должен теперь дать себе волю еще больше погрузиться в разврат. Он должен гордиться своим отказом спать со своей женой, и должен делать это без страха, если сможет.

В то же время не было сомнений в том, что Юити любит Ясуко. Молодая жена рядом с ним обычно засыпала после того, как засыпал он, но иногда, когда она уставала больше обычного и звук её сонного дыхания доносился до него, Юити мог расслабиться и посмотреть на её красивое лицо. В такие моменты счастье обладания таким милым созданием переполняло его грудь. Это было достойное похвалы собственническое чувство, не сопровождающееся желанием навредить. Он считал странным, что в этом мире он никогда, ни при каких обстоятельствах не получит прощения.

– О чем ты задумался, Ю-тян? – спросил один из работников. Все они уже имели близость с Юити.

– По-видимому, он думает о сексе прошлой ночью, – заметил самый старший из них, мужчина в пальто японского покроя. Он снова посмотрел в направлении двери.

– Он что-то опаздывает, мой секс. Однако мы не в том возрасте, чтобы доводить друг друга до изнеможения.

Все рассмеялись, но Юити передернуло. Этот мужчина за шестьдесят имел любовника, которому тоже перевалило за шестьдесят.

Юити хотел уйти. Если он пойдет домой, Ясуко, возможно, встретит его с радостью. Если он позвонит Кёко по телефону, она прилетит куда угодно. Если он отправится в дом к Кабураги, то будет лицезреть довольную улыбку госпожи Кабураги. Если он снова сегодня встретится с Нобутакой, тот встанет на голову посреди Гиндзы, чтобы развеселить Юити. Если он позвонит Сунсукэ – верно, он давно не встречался со стариком, – его старческий голос зазвенит от нетерпения в телефонной трубке. Тем не менее Юити не мог не думать, что его некий долг добродетели состоит в том, чтобы оставаться здесь, отрезанным от всего остального.

«Стать самим собой – что это такое? Как это, должно быть, прекрасно, но разве это ограничивается только красотой? Не обманывая себя – но разве я не обманываю сам себя? В чем суть истины?» Не в том ли моменте, когда Юити ради своей внешней красоты, ради себя, существующего лишь тогда, когда на него смотрят другие люди, расплачивается всем, что может принадлежать только ему? Или в таких моментах, как эти – изоляции от всего, не от чего не отказываясь? В моменты, когда он любил мальчиков, он был близок к последнему. Верно. Он сам похож на море. Разве точная глубина моря не зависит от того, в какое время она измеряется? Разве его индивидуальность не опустилась до самого сильного отлива на рассвете той вечеринки геев? Или в такое время, как это, – ленивый прилив, ничего не требующий, когда всего слишком много?

Его снова охватило желание увидеться с Сунсукэ. Ему захотелось пойти прямо сейчас и поведать этому доверчивому старику самую неприкрытую ложь, ему больше не хотелось держать в тайне историю с Нобутакой.

Сунсукэ провел все утро того дня в чтении. Он читал «Сё-консю» и «Повести» Сётэцу. Авторами, названными общим именем Сётэцу, были средневековые монахи, которые традиционно являлись реинкарнациями Фудзивара-но Тейка[73]. Из всей обширной средневековой литературы и произведений, которые получили мировую известность, Сунсукэ по вкусу были лишь два-три поэта, два-три произведения. Пейзажные поэмы, где люди совершенно отсутствуют, например, о тихом саде затворницы ворот Эйфуку[74], или исключительно добродетельная легенда о принце, который взял на себя вину слуги Чута и был обезглавлен своим отцом – легенда под названием «Разбитая тушечница», – когда-то подпитывали поэтические инстинкты Сунсукэ.

В двадцать третьей главе «Повестей» Сётэцу говорится, если кто-то спрашивает, где находятся горы Ёсино[75], ему отвечают, что, когда пишешь стихотворение о цветах сакуры, вспоминаешь горы Ёсино, если о листьях клена – о реке Тацута[76], только и всего. Находятся ли они в Исэ или в Хюга[77]– никто не знает. Информацию о том, где это, запоминать бесполезно. Известно только, что Ёсино была в Ямато[78]. Так говорится.

«Если облечь в слова, о молодости можно сказать то же самое», – размышлял старик. Для цветов сакуры[79]– Ёсино, для кленовых листьев – Тацута. Разве может быть какое-нибудь другое определение молодости? Художник проводит половину своей жизни после того, как заканчивается его юность, в поисках смысла молодости. Он исследует родные земли юности. К чему в результате это приводит? Познание уже разорвало чувственную гармонию, существующую между цветами сакуры и Ёсино. Она стала точкой на карте или каким-то периодом времени в прошлом. Ёсино – в Ямато и нигде больше.