За время, что они не виделись, Павел очень изменился. Лада с трудом узнала в этом ссутулившемся человеке веселого и приветливого туриста, который галантно ухаживал за ней, веселил ее шутками, не мешал ей слушать экскурсовода и учил правильно плавать в Мертвом море. Это было в начале февраля. Сейчас конец марта. Полтора месяца, которые изменили его до неузнаваемости. Что произошло в эти полтора месяца?..

– Что произошло? – Лада заглядывала в глаза Гронского, а он отводил взгляд. Странно. Если он не хочет встречаться, то зачем было звонить и просить о встрече? Совсем непонятно.

– Лада, дело не в тебе, ты не думай и на свой счет ничего не принимай. – Он как будто прочитал ее мысли. – Впрочем, ты сейчас все-все поймешь…

Он помолчал, будто собирался нырнуть в холодную воду, и начал:

– У меня дочка. Лора. Лорка… Когда мы расстались с Таней, с женой, Лорка страшно переживала. Ей было двенадцать лет. Она нас уговаривала не разводиться, закатывала истерики, из дома убегала. Мы пытались донести до нее, что ничего страшного не произошло, просто у нее теперь будет не один, а два дома! Мы говорили ей, что все будет нормально. Со стороны посмотреть, так и в самом деле – ничего страшного. Не мы первые, не мы и последние. Да еще и расходились как приличные люди, без скандалов, без упреков, без любовных «треугольников». Но, как оказалось, не это главное. Главное то, что мы перестали быть вместе. Оказалось, что один дом – это лучше, чем два…

Гронский тяжело встал из-за стола, прошаркал к стойке, постоял там немного и вернулся с бутылкой воды. Ладе страшно было смотреть на него: это был совсем другой человек, не Паша, с которым она познакомилась в Иерусалиме. Он жадно пил воду и не чувствовал, что из уголка рта по подбородку бежит ручеек. Потом увидел, как на голубой рубашке расплываются пятна, и потянулся за салфеткой, опрокинув при этом чашку с кофе.

Он поднял глаза на Ладу. Они у Гронского были как у щенка, которого выставили из дома.

– Сейчас уберут, – поспешила успокоить его Лада и помахала рукой официанту.

За спиной у Гронского тут же возникла девушка с тряпкой, совком и метелкой.

– …Лада, если б ты знала, как я люблю свою дочь! – монотонно начал Павел. – И если б ты знала, как трудно любить сволочь, которая не видит и не слышит тебя, не понимает, выкручивает тебе руки, зная, что ты ее любишь! А ты ничего – ни-че-го! – не можешь сделать, потому что чувствуешь свою вину за то, что случилось с твоим ребенком, с твоей замечательной девочкой, которая училась на одни пятерки, ложилась спать в девять часов вечера с длинноухим зайцем, ходила в танцевальный кружок, а на мамин и папин праздники – 8 марта и 23 февраля – делала подарки своими руками…

* * *

Когда Татьяна и Павел Гронские развелись, Лора училась в седьмом классе. Из послушного, доброго и открытого ребенка она за короткий срок превратилась в ежика, который, чуть что, пускал в ход иголки. Она делала все, чтобы привлечь к себе внимание родителей. Павел терпеливо сносил все ее выкрутасы, делал вид, что не замечает ее колкостей, а вот Татьяна взялась воспитывать с удвоенной силой. Лорке это было на руку: она после очередного маминого показательного выступления звонила отцу, рыдала в трубку и просила ее забрать «жить навсегда».

– Я, понятно, начинал разборки с женой. Ну, в смысле, с бывшей женой. И не хотел слышать ее доводов. Я брал Лорку на выходные, выгуливал ее, исполнял ее прихоти. Не мог исполнить только одну: снова жить одной семьей с ней и Таней. – Он помолчал. – Если б я знал тогда, чем все это закончится, я вернулся бы в семью и стал бы жить с Таней! Даже если бы она кусалась и бодалась! Стал бы, Лада, вопреки всему. Наступил бы на себя, плюнул бы на себя. Правда, Таня, наверное, не разделяет моего родительского рвения, как никогда не разделяла.

Активное противостояние Лоры с родителями длилось около года.

– Пофыркает и такая же останется! – говорила Таня Павлу в ответ на его опасения. – А что она запоет, если завтра я, например, захочу выйти замуж?!

– А ты хочешь выйти замуж? – осторожно поинтересовался Гронский у бывшей супруги – они встречались периодически, чтобы решить некоторые воспитательные и материальные вопросы. – Есть претенденты на руку и сердце?

– Ой, Павлик! Ну, не начинай только! – Таня как будто боялась, что Гронский станет уговаривать ее снова жить вместе, хотя он даже мимоходом и шутя не намекал ей на это. Они разводились по обоюдному согласию, по причине того, что вдруг стали чужими. А скорее всего, всегда были чужими. Просто в какой-то момент им стало душно в одном доме, и они решили друг друга больше не терзать. И год, который они прожили относительно врозь – относительно друг друга! – был показательным: их не тянуло друг к другу.

Лора все подмечала и понимала куда больше, чем предполагали родители. Сначала она надеялась на то, что, сталкивая взрослых лбами, сможет сблизить их. А потом поняла, что все это бессмысленно. Да и привыкла уже к тому, что дома теперь у нее два и две семьи: одна – с мамой и ее тайным поклонником, который вот-вот мог стать ее отчимом, вторая – с папой и его мамой, которая слишком активно делала вид, что ничего страшного не произошло. Альбина Борисовна Гронская невестку свою никогда не любила и развод сына приняла спокойно. В ее понимании, Павлуша в жизни выполнил все, что было нужно: получил отличное образование, унаследовав семейное адвокатское дело, побывал в роли женатого мужчины, стал отцом и, наконец, развелся, вернулся к маме, которая, как известно, лучше любой, даже самой хорошей, женщины.

Внучку Альбина Борисовна любила, но постоянно поучала, и получалось, что Лора ничего не умеет и ничего не знает. Отношения у бабушки и внучки были непростыми, а Паша Гронский жил словно меж двух огней. Когда они оставались вдвоем с матерью, он аккуратно просил ее не принимать близко к сердцу то, что Лора с ней не ласкова и от протянутой руки шарахается, словно дикий зверек. А Лорку уговаривал не обращать внимания на бабушкино брюзжание и просил «немножко потерпеть».

– Па, а до чего потерпеть-то? – спрашивала Лора. – Что изменится? И когда?

У Гронского ответа не было. У него было много работы – жил между Питером и Москвой. К счастью. Или к несчастью? Если бы он знал, чем все закончится, плюнул бы на семейное адвокатское дело и зарабатывал бы на жизнь чем придется, не мечтая о карьере. Да хоть бананами торговал в Африке, только было бы все хорошо. «А вот интересно, нужен ли африканский торговец бананами Тане?!» – подумал как-то Гронский и даже задал этот вопрос бывшей супруге.

– А бананы ты продавал бы пароходами? – спросила Таня.

– Бананы я продавал бы бананами, сидя под пальмой, – грустно пошутил Гронский, на что услышал в ответ:

– Всю жизнь ты вот так, Гронский! Другой бы на твоем месте, с твоими способностями, связями и адвокатской фамилией, давно бы выстроил карьеру до неба, а ты… Тебе только бананами торговать!

Вот так. Шутка была безобидная, а она в ответ обидела. Да еще как! Это Гронский-то карьеру не сделал?! По-настоящему-то он ее сделал, когда остался один. И Таня как-то заметила ему, что это он «ей назло»!