Но в целом он был хорошим человеком. Я думаю, с этим можно согласиться, если мы хотим судить объективно. Как Вы думаете?

Оглядываясь на прошлое, я могу утверждать, что он не был горд тем, что оставил меня. И что бы ни происходило между отцом Макнами и мамой, происходило оно из-за любви. Похоть не пробуждает чувства долга, а отец всегда был очень внимателен к нам.

Какой внутренний разлад он должен был переживать, следуя своему религиозному призванию и одновременно таская с собой нашу семейную фотографию, снятую на вершине колеса обозрения, где он мог свободно обнять нас, не боясь, что его увидят, где на него не давил груз его обета и призвания.

Если Ваш интерес к моим письмам не угас, Ричард Гир, и Вы все еще читаете их, то могу сообщить, что мы втроем – Макс, Элизабет и я – все-таки поехали в церковь Святого Иосифа.

Элизабет вела машину, а я отыскивал дорогу с помощью навигационной системы GPS. Механический женский голос говорил нам, где надо повернуть и какое расстояние осталось до следующего перекрестка, а экран показывал, как мы движемся по карте, связывал нас со спутником, летящим там, в космическом пространстве. Когда я спросил Макса, откуда это маленькое устройство в автомобиле знает, где мы находимся, он ответил, что все это происки пришельцев.

Голос, руководивший нами, явно принадлежал машине, и вместе с тем он был женским. Это было даже как-то оскорбительно. Как может машина иметь пол? И к тому же у нее был американский акцент. Как может машина иметь какую-то национальность? Это нехорошая идея – заставлять машину говорить, как человек, придавать ей видимость человеческой личности. Как Вы считаете?

Храм стоит на холме. Это большое белое здание, состоящее из ступеней, колонн и башен и увенчанное огромным бронзово-зеленым куполом.

Пилигримы, по идее, должны ползти на коленях ко входу по нескончаемым холодным ступеням, превозмогая боль. Такова их епитимья. Вам, Ричард Гир, это может, наверное, показаться странным. Но признайте, что это все-таки не более странно, чем поведение буддистских монахов, обливающих себя бензином и поджигающих самих себя.

Снаружи церковь Святого Иосифа выглядит впечатляюще.

Если сказать, что от ее вида захватывает дух, это не будет преувеличением.

Мы смотрели на церковь с автостоянки.

– Алё… какого… хрена? – медленно произнес Макс со сдержанным благоговением в голосе, заслоняя рукой глаза от холодного зимнего солнца.

– Да, это действительно впечатляет, даже если ты атеист, – сказала Элизабет.

Я понимал, что маме не понравилось бы, что я влюбился в атеистку, тем более открыто заявляющую об этом, и отцу Макнами, скорее всего, тоже. Но их обоих больше не было со мной, я прокладывал себе путь самостоятельно, а когда я посмотрел на Элизабет этим утром, то почувствовал, что мое сердце стремится к ней, и подумал, что мне надо действовать решительно, потому что эти люди – единственное, что у меня осталось, и мне потребуется сила и мужество, чтобы удержать их при себе и победить огромное темное одиночество, которое маячило впереди.

Наступили новые странные времена, и – неважно, по какой причине, – Макс и Элизабет были со мной, помогали мне преодолеть скорбь по поводу утраты отца Макнами и вступить в новую жизнь, так что я твердо решил укреплять наши отношения, невзирая на незначительные различия. Я не верил в пришельцев, но охотно носил на шее три тектитовых кристалла. Они не верили в Бога, но были согласны посетить церковь, посмотреть вместе со мной на хранящееся там сердце католического святого и зажечь свечу в память о недавно скончавшемся отце Макнами. Может быть, они даже преклонят вместе со мной колена, когда я буду молиться за спасение душ мамы и отца.

– Ты думаешь, что встретишь там своего долбаного отца?

Я улыбнулся и пожал плечами:

– Увидим.

Я направился к церкви, но Элизабет схватила меня за плечо и сказала:

– Подожди!

Я повернулся к ней, и она откинула волосы назад, так что я увидел ее ничем не заслоненное лицо, ее глаза, нос и рот. Она была даже красивее, чем я думал. Сердце мое стучало.

– Может быть, лучше отложить этот визит до другого раза? – спросила она. – Учитывая то, что случилось сегодня? Это ведь был ужасный удар, Бартоломью, и мы еще не до конца пережили его. Я даже не знаю, что хуже: найти твоего отца или не найти. И то и другое может оказаться еще одним ударом, и…

– Не волнуйся, все в порядке, – сказал я, глядя в ее глаза, цвет которых был мягким серо-коричневым, как у грибов, которыми посыпана пицца.

Я видел, что Макса это тоже беспокоит.

Может быть, это было еще одним примером маминого принципа «нет худа без добра». Зло обмана отца Макнами и его смерть привели к добру, к тому, что Макс и Элизабет проявляли теперь заботу обо мне. Мне казалось, что это несомненное подтверждение маминой философии, что она оказалась даже мудрее, чем я думал, когда она жила со мной на земле. А это должно было значить немало, потому что я всегда ценил ее очень высоко.

Я сказал своим друзьям, Максу и Элизабет:

– Моего отца не будет в церкви. Но не беспокойтесь. Я уже решил этот вопрос сегодня утром.

– Как ты, блин, можешь быть уверен в этом? – спросил Макс.

– Потому что отец Макнами был моим биологическим отцом.

– Что? – воскликнула Элизабет.

– Алё, блин! – произнес Макс.

Оба смотрели на меня, вытаращив глаза.

– Подсознательно я всегда это подозревал, но убедился только сегодня.

– Каким образом? – спросила Элизабет.

– Он сам сказал мне.

– Когда?

– Но он же, на хрен, был мертв сегодня утром, блин! – воскликнул Макс как раз в тот момент, когда из остановившегося рядом автобуса высыпала группа монахинь в черных одеяниях. Монахини в негодовании уставились на нас.

– Боже благослови вас, сестры! – крикнул я, улыбнулся и помахал им рукой, видя, что они оскорблены сквернословием Макса. Мы-то к нему привыкли, а других это шокировало.

– Боже благослови и вас, – крикнула в ответ монахиня помоложе, после чего почти все они помахали нам.

– Отец Макнами раскрыл мне истину уже с того света, – сказал я Максу и Элизабет.

– Это что, какая-то особенность католической веры? – спросила Элизабет.

Я рассмеялся и неожиданно почувствовал необыкновенную легкость, как будто скинул с себя огромный темный секрет, тяготивший меня столько лет.

Будущее по-прежнему пугало меня, но вместе с тем я чувствовал себя гораздо свободнее, потому что самой большой тайны моей жизни больше не существовало.

Я подумал, не прятал ли я подсознательно тот факт, что мне известна правда; может быть, для того, чтобы защитить отца Макнами. Может быть, даже маленьким мальчиком я понимал, что официальное признание отцом Макнами своего отцовства вызовет грандиозный скандал в нашем приходе и не позволит ему совершить все те добрые дела, которые он совершал как священник. Он имел возможность совершать их в течение почти сорока лет, потому что мама хранила его секрет. Может быть, и я участвовал в этом заговоре, притворяясь, что не знаю правды, тогда как в действительности знал ее. Я уверен, что мама с радостью поддержала бы меня в этом, – да она фактически так и делала, говоря мне, что мой отец был католическим мучеником, погибшим от руки куклуксклановца.