Парень безропотно повиновался. Хатидже-ханым принесла нам кофе, а затем занялась своими делами. Я продолжил рассказ.

«Я рассказал свою историю, надеясь, что она сохранится в памяти американца. Я видел, что он не очень удивлен. Как бы то ни было, он был военным корреспондентом – ему многое довелось повидать. Он знал, что во время войн и международных конфликтов цена человеческой жизни крайне мала.

Когда я закончил рассказ, он некоторое время молчал.

– Я, конечно, могу ошибаться, – наконец произнес он, – но почему-то я уверен, что все, что с вами произошло, связано с тем, что вы мусульманин. Сколько бы вы в душе не стремились к христианству, в вашем паспорте все равно записано «религия: ислам». Кроме того, вы смуглый, у вас мусульманское имя.

– Разве это преступление? – спросил я.

– Это повод вас заподозрить. Ну, да ладно, подождите, мы во всем разберемся.

Меня вновь охватил страх, – я страшно боялся того, что, как только он выйдет отсюда, то сразу забудет обо мне. Я внимательно посмотрел ему в глаза.

– Обещайте, что не забудете меня!

– Даю слово!

Около полудня дверь открылась, и его увели. Прощаясь, он повторил, глядя мне в глаза: «Даю слово». А я остался в полном одиночестве. Я ждал, но, кроме человека с бульдожьим лицом, никто не приходил.

И вновь я начал терять ощущение времени. Иногда мне казалось: никакого журналиста по имени Генри здесь не было, все произошло у меня в голове – меня терзают галлюцинации. В какой-то момент это предположение начало превращаться в уверенность. Не знаю, сколько дней и ночей пробежало, но однажды дверь неожиданно открылась, и в камеру вместе с человеком с бульдожьим лицом вошел какой-то офицер. Они стали говорить что-то по-русски. По словам «давай, давай» я понял, что мне нужно встать и следовать за ними.

Со страхом я вышел в коридор. Меня завели в какую-то комнату. В мои глаза будто впились тысячи лезвий – комната была залита солнечным светом. Я не мог ничего разглядеть и руками прикрыл глаза. Какой-то голос произнес на моем родном языке: «Не плачь, теперь все позади». А я и не думал плакать, слезы текли у меня от света.

Поразительным было другое: впервые за долгое время я слышал турецкую речь. Наконец, я смог разглядеть силуэт напротив. Человек был молодым, в костюме и протягивал мне руку. Я тоже, дрожа, протянул ему свою.

Постепенно глаза мои привыкали к свету, я посмотрел по сторонам. За столом чуть поодаль сидел рослый русский офицер. Из окна сбоку солнце светило ему прямо в лицо, за окном, словно белая вата, хлопьями сыпал снег, в комнате было жарко.

Говоривший по-турецки сообщил, что его зовут Назым. Он является местным представителем турецкого консула; ему сообщили о моем деле, и он приехал мне на помощь. Русский офицер указал на два стула перед своим столом. Я сел. Офицер приказал принести чаю, я выпил. Мне рассказывали, а я слушал. Все было словно во сне.

Наконец Назым-бей произнес: «Господин полковник приносит вам свои извинения. Произошла ошибка».

– Какая ошибка? – удивился я.

– По дороге я все расскажу.

Желание как можно скорей уйти отсюда пересилило любопытство. Допив чай, я подписал несколько бумаг, мне вернули мою одежду, кошелек, паспорт. В соседней комнате я переоделся, и мы покинули здание.

Погода стояла холодная, воздух был чистым и невероятно свежим. Я мог видеть, что окружавший базу лес покрыт снегом, хотя наши ноги тонули в глине. На глине были следы от гусениц. То и дело проезжали военные автомобили, а где-то поблизости взлетали и садились самолеты. Мы дошли до «лады» Назым-бея. Я спросил, куда мы едем.

– В Грозный, – ответил Назым-бей. – Сегодня вечером побудете нашим гостем, придете в себя. Завтра куда захотите, туда и отправитесь.

– Я что, совсем свободен? – спросил я.

Сердце колотилось так, что я едва расслышал ответ.

– Конечно, совершенно свободны.

Назым-бей рассказал, что чеченская борьба за независимость продолжается с царского времени. В наши дни она набрала обороты, многие чеченские командиры получают вооружение от арабских религиозных радикалов и ведут партизанскую войну против русских. Одним из таких командиров был Мухаммед Арсланов.

– Мухаммед Арсланов? – удивленно переспросил я.

– Именно. Русские знают, что турецкое имя «Мехмед» может произноситься как «Мухаммед». То есть вы оба носите одно имя, но дело на этом не заканчивается.

Он достал из внутреннего кармана газету и протянул мне. Я ничего не мог разобрать, потому что было написано на кириллице, однако увидел фотографию группы чеченских командиров. Третий человек справа был очень похож на меня.

– Это и есть Мухаммед Арсланов? – спросил я.

– Да, – кивнул Назым-бей, – вам не повезло! Имена одинаковые, и вы очень похожи.

Я не верил своим ушам. По рассказу Назым-бея выходило, что в Шереметьево меня задержали, потому что приняли за Мухаммеда Арсланова, а затем на военном самолете привезли в грозненский гарнизон.

– Хорошо, но меня никто не допрашивал!

– А не потребовалось.

– Почему?

– Потому что примерно через неделю после вашего ареста настоящий Мухаммед Арсланов был убит.

Мы уже подъезжали к Грозному, показались первые дома на окраинах.

– Раз его убили, почему меня сразу не выпустили?

Назым-бей остановил машину перед маленьким старым отелем, заглушил мотор, повернулся ко мне и произнес:

– Вы очень удивитесь, но… О вас забыли.

– Как забыли?

– Просто взяли и забыли. Кажется, в том отделе, который вас задержал, поменялись сотрудники. Вообще у них с управлением проблемы… Идет война, страна разваливается…

– Но как же такое могло произойти? – все время твердил я.

– Все забыли, за что вы арестованы. Дело Арсланова закрыли, а вы остались в камере. Не пошли Аллах этого американского журналиста, боюсь, вы бы до конца своих дней там сидели.

Ужас охватил меня. Я не знал, что меня ужасало больше – страх, который пришлось пережить в камере, или нелепая причина, по которой я оказался там.

Пока я пребывал в растерянности, Назым-бей довел меня до стойки администратора, зарегистрировал в отеле и провел в номер.

– Отдохните немного, к ужину я приеду за вами.

Ты, наверное, можешь понять, что тот простенький гостиничный номер показался мне истинным раем. Да еще каким раем! Моя рука долгое время гладила кровать, подушки, занавески, испытывая забытое удовольствие.

Я рассматривал собственные вещи, которые мне вручили, когда я выходил из тюрьмы, так, будто я впервые их вижу. Нашел несколько записанных на бумажке телефонных номеров. Я позвонил администратору и сказал, что хочу сделать звонок, но по-английски он не говорил. Я взял бумажку с телефонами и спустился. На бумажке был твой телефон, телефон Динча и Людмилы. У Ольги дома телефона не было, позвонить ей я не мог. У стойки администратора я показал на номера и жестами объяснил, что хочу. Я даже смог по-русски произнести: «Телефон, телефон! Борисов! Спасибо!»