Мой муж уже почти засыпал, но все равно продолжал говорить. Он рассказывал историю восстания тайпинов, которое началось через месяц после его коронации. Он описывал его как шальной огонь, перекидывающийся с провинции на провинцию, в конце концов охвативший всю страну и даже дальние острова.

— Это как дурное поветрие, от которого нет средства. Таково было наследство, полученное мной от отца. Дурное поветрие. Я уже не помню, о скольких сражениях я отдавал приказы, сколько генералов я обезглавил за их неспособность принести мне победу.

Всю ночь Его Величество ворочался под одеялом и выкрикивал во сне: «О Небо, помоги мне!»

Я тоже очень плохо спала и все время боялась, что наутро меня отошлют вон. Я уже много месяцев подряд находилась при Его Величестве и составляла ему единственную компанию. Он превратил свою спальню в рабочий кабинет и часами просматривал здесь всякие письма и бумаги. Я растирала ему чернила и заботилась о том, чтобы его чай был достаточно горяч. Он чувствовал себя таким слабым, что иногда засыпал прямо над каким-нибудь важным документом. Когда я замечала, что голова его постепенно клонится на грудь, то потихоньку вытаскивала из его рук кисточку, чтобы он ненароком не испортил то, над чем работал. Иногда моя помощь приходила слишком поздно, и он успевал наставить на рисовой бумаге чернильных пятен. Чтобы спасти документ, я брала чистый лист и переписывала на него его иероглифы. При этом я научилась копировать его каллиграфию, и даже достигла в этом определенных успехов. Он даже не замечал, проснувшись, что лежащая перед ним страница не является оригиналом, и не верил мне, пока я не показывала ему испорченную страницу.

Наши интимные отношения снова возобновились, и во время близости он всегда был внимательным и нежным. Однако стоило нам закончить с любовной игрой, как он снова впадал в беспокойство. Он говорил, что за последний год его двор не получил ни одной хорошей новости, и от этого у него опускались руки. Возникало ощущение, что, работай он хоть до умопомрачения, спасение Китая все равно за пределами его возможностей.

— Китай приговорен судьбой! — мрачно говорил он.

Поэтому он все чаще отменял аудиенции, уходил в себя и проводил долгие часы, воображая себя императором другой эпохи. Он сидел без движения с затуманенным взглядом, грезил наяву и оживлялся только тогда, когда описывал мне свои блистательные видения.

Глядя на то, как быстро растет груда нетронутых документов, я нервничала и тоже впадала в отчаяние. Его внимание не казалось мне столь желанным, когда я знала, что рядом с нами министры и генералы ждут императорских указаний. Я боялась, что за это сочтут ответственной меня — наложницу, которая соблазнила императора, и молила Сянь Фэна не относиться к своим обязанностям столь небрежно.

И когда мои усилия ни к чему не приводили, я сама брала документы и начинала их читать. Некоторые параграфы из них я читала вслух. Потом ждала, пока Сянь Фэн обдумает ответ. Когда ответ был готов, я ставила на донесении резолюцию императорским почерком. Чаще всего встречались такие резолюции: «Я просмотрел», «Мне все ясно», «Я принял к сведению» или «Дарую вам разрешение продолжать». Император просматривал то, что я написала, и ставил свою подпись.

Такая форма работы ему даже стала нравиться. Он хвалил мои способности и быстрый ум. Спустя несколько недель я превратилась в неофициального императорского секретаря и просматривала все, что поступало к нему на стол. Мне стал близок и понятен его стиль мышления и способы ведения дискуссий. В конце концов я наловчилась составлять письма, столь похожие на императорские, что даже он сам иногда затруднялся сказать, в чем разница.

Летом у нас возникли трудности: некоторые министры имели право входить к императору без доклада, кроме того, в жару мы оставляли окна и двери распахнутыми настежь. Тогда Сянь Фэн приказал мне переодеться в одежду мальчика-слуги, ответственного за письменные принадлежности. Я спрятала свои длинные волосы под шапочкой, переоделась в простое платье и притворилась, что я молодой евнух, который растирает чернила. В таком виде никто на меня внимания не обращал: головы министров были слишком заняты другими проблемами.

К концу лета мы покинули Большой круглый сад и перебрались обратно в Запретный город. По моему настоянию император Сянь Фэн снова начал вставать на рассвете. Умывшись и одевшись, он пил чай и съедал чашку каши из красных бобов, кунжута и лотосовых семян. Потом в разных паланкинах мы отправлялись во Дворец духовного воспитания. К тому времени двор уже успел осознать всю серьезность болезни императора. Придворные были в курсе, что его легкие и сердце слабы, что черные мысли забирают его жизненную энергию, — и приняли его пожелание, чтобы я сопровождала его на аудиенции.

От нашей спальни и до зала аудиенций можно было пройти пешком за полминуты, однако этикет требовал другого: император ни в коем случае не должен был передвигаться на собственных ногах. По-моему, это было пустой формальностью, на которую родило к тому же непростительно много времени. Однако позже я поняла, какое значение имеет ритуал в глазах министров и других подданных империи. Главная идея заключалась здесь в том, чтобы отделить благородных людей от простых, потому что соблюдение дистанции порождает миф, а миф укрепляет власть.

Как и его отец, Сянь Фэн очень строго относился к пунктуальности своих министров, однако совершенно не считал нужным заботиться о своей. Представление о том, что в Запретном городе все только для того и существуют, чтобы удовлетворять потребности Его Величества, внедрялось в его сознание с самого детства и со временем только укреплялось. Он требовал от других абсолютной преданности и совершенно не обладал чувствительностью к нуждам других. Часто он назначал аудиенции на рассвете, забывая о том, что в таком случае вызванный им человек должен был отправляться в путь еще ночью. При этом никаких гарантий относительно соблюдения времени назначенной аудиенции никому не давалось. По правде говоря, император принимал даже не всех вызванных им самим на аудиенцию людей, когда дела шли не так, как предполагалось, первоначально назначенные встречи откладывались и отменялись вовсе, иногда про вызванных чиновников просто забывали, и они могли часами простаивать в темноте или под дождем. Такое ожидание порой длилось неделями, а потом несчастному без всяких объяснений приказывали возвращаться домой.

Впрочем, нередко, когда Его Величество понимал, что назначил слишком много аудиенций, он награждал обойденных подарками и автографами. Однажды, когда вызванные в столицу люди после нескольких дней пути долго мокли под дождем, но так и не были приняты императором, Сянь Фэн наградил каждого из них штукой шелка, чтобы они сшили себе новую одежду взамен испорченной.

Пока Его Величество работал в зале, я находилась совсем близко от него, в задней комнате, предназначенной для отдыха. Теперь эта комната называлась библиотекой, потому что сплошь была завешена книжными полками. Они были на каждой стене от пола до потолка. Над моей головой висело черное панно с каллиграфически выведенными китайскими иероглифами, обозначающими «прямоту» и «честность». Снаружи трудно было охватить всю грандиозность этого здания. Она стала открываться мне только изнутри. Построенное в пятнадцатом веке, оно располагалось возле Дворца доброжелательного спокойствия, в пределах внутренней стены, ближе к Воротам императорской справедливости, Воротам славной доблести и Воротам оберегаемого счастья. Как раз через эти последние можно было пройти к группе объединенных между собой зданий, в которых располагались императорские канцелярии.