— Я понял.

— Надеюсь. Постарайся никуда не ходить без Реджинальда. Эстебан, к несчастью, остался в Олларии, а он тебя ненавидит. Потому что завидует.

— Мне? — Дик был искренне поражен. — Эстебан был первым унаром. Он богатый, знатный…

— Ну и что? Зато ты — герцог Окделл, а он — всего лишь Колиньяр. «Навозники», как бы ни задирали нос, в глубине души завидуют истинным дворянам, пусть те трижды бедны и в опале. Мало того, Эстебан тебя ненавидит из-за маршала. Он в Лаик был первым, он спит и видит стать таким же, как Алва, а тот берет Ричарда Окделла! От Эстебана можно ждать любых каверз… Самое малое — это вызов, и ты сам говорил, что он сильнее, значит, ты не должен драться ни в коем случае!

— Но дуэль — дело чести, — пробормотал Ричард.

— Чести, но не глупости, а сын Эгмонта не должен выглядеть глупо. Сын Эгмонта не должен проигрывать. Сын Эгмонта должен выжить и отомстить. Поэтому тебе лучше не встречаться с теми, кто может навязать тебе дуэль. Пока.

— Навязать?

— Ты же не выдержишь, если начнут оскорблять твоего отца или… Или королеву.

Дик вздохнул. Если «навозник» посмеет сказать хоть слово об Эгмонте Окделле или Катарине Ариго, он и впрямь не удержится.

— Ты не любишь лгать и отвечаешь за свои слова. Это хорошо, хоть и опасно. Обещай мне никуда не ходить без Реджинальда и тех, с кем он тебя познакомит, избегать ссор с «навозниками» и держаться от своего эра как можно дальше. Последнее нетрудно. Рокэ быстро забывает о своих игрушках. Ему нет дела ни до кого, кроме собственной персоны.

Это было правдой, эр разговаривал со своим оруженосцем всего дважды — первый раз, когда перевязал ему руку, и второй, когда они ездили во дворец.

— Эр Август, а почему…

— Почему он вообще тебя взял?

— Да.

— Почему Рокэ Алва что-то делает, не знает даже сам Рокэ Алва. Маршал давно ходит по грани безумия. Скорее всего, он решил развлечься. Или отомстить.

— Развлечься? Эр Август, когда мы были на приеме, к нам пристал такой толстый маркиз…

— Маркиз Фарнэби, маркус Фарнэби.

— Наверное… Они говорили с Рокэ… Я понял, что Ворон меня взял назло Дораку.

— И это тоже. Если б Алве Создатель приказал одно, а Чужой — другое, он придумал бы что-то третье, оскорбительное для обоих. Но в безумии Алвы есть свой принцип — он всегда делает то, чего никто не ждет, но что бьет по всем. Взяв тебя, он выставил Людей Чести трусами, показал Дораку, что тот ему не указ, и отплатил Ариго за его, скажем прямо, глупость. Я предупреждал Ги…

— А что сделал граф Ариго?

— Купил у охотников из Мон-Нуар живого ворона, держит у себя в клетке и учит говорить. Разумеется, Алва об этом донесли. Все ждали, что он через родичей-морисков добудет себе леопарда[101]и станет водить на сворке, но Алва предпочел взять на сворку сына Эгмонта Окделла, лучшего друга Ги.

— Я не знал…

— Ты и не должен был знать. Виноват я. Я должен был, как это сделал фок Варзов, — прилюдно попросить Лучших Людей отпустить Ричарда Окделла домой. К больной матери.

— Но матушка здорова.

— Иногда приходится лгать, Дикон. Не хочу кривить душой, даже не будь у меня оруженосца, после слов Дорака на Совете, я б тебя не взял. Открыто идти против кардинала НАМ, Людям Чести, сейчас нельзя… Ладно, что сделано, то сделано, надо думать, как жить дальше.

Все астрологи в каком-то смысле безумны, но то, что спятил именно тот, к которому ходили Альдо Ракан и Робер Эпинэ, кардиналу Талига очень не нравилось. Что такого раскопал какой-то там Домециус в гороскопах давным-давно мертвых людей? Или причина его сумасшествия кроется в другом? Совпадение? Испуг? Порча?

Ученые мужи который век спорят о том, что может и чего не может магия. Теоретически доказано, что возможны заклятия и ритуалы, при помощи которых реально убивать, сводить с ума, внушать любовь и ненависть. Фома Гайифский обосновывает возможность создания разрушающих наведенные чары амулетов и амулетов, позволяющих превращаться в зверей, птиц и даже неодушевленные предметы. Фаустус Борн пишет трактат за трактатом о том, что волшба осуществима лишь в некоторых, исполненных особенных свойств местах. Нафанаилская школа стоит на том, что каждый человек может обнаружить сродство одному из направлений магии и при этом никогда не овладеет остальными. С ними спорят маги Дриксен, утверждающие, что волшба — прерогатива избранных. Впрочем, сходясь в главном, дриксенцы ломают копья и промеж собой — одни стоят на том, что способности к колдовству могут быть лишь наследственными, другие считают, что все определяет расположение звезд в момент первого крика, а третьи полагают равно обязательными оба условия.

Немало сторонников имела и легенда о «памяти крови», пробудив которую якобы можно узнать о событиях, свидетелем которых был предок ныне живущего. Про попытки тем или иным способом узнать будущее и говорить нечего — каждый второй магический фолиант путано и витиевато рассказывал то о пророческих снах и видениях, то о считывании грядущих событий по картам, расплавленному воску, полету птиц, вечерним облакам.

Рассуждения магов были умны, многословны и укладывались в стройные схемы, но Сильвестр не мог припомнить, чтобы кто-то хоть когда-нибудь добился реальных результатов. Легенды и предания были полны любовных напитков, пронзенных булавками восковых фигурок и зачарованных колец, но в жизни колдуны оказывались обычными жуликами. Считалось доказанным, что магией владеют гоганы и мориски, но и те и другие не спешили пускать в ход волшбу: первые добивались своего золотом, вторые — булатом.

Выходит, агарисский звездочет сошел с ума потому, что ему так захотелось? Прознатчик доносит, что ничего подозрительного в доме и в окрестностях не наблюдалось, просто человек взял и вообразил себя крысой. Крысой, на которую идет охота.

Среди бумаг Домециуса на видном месте лежали труды известных астрологов, разбиравших гороскопы Эрнани Ракана, и тех, кто так или иначе был связан с его гибелью. Сильвестр потребовал принести себе те же книги и обнаружил, что ими интересовался сгинувший в окрестностях Лаик Герман. В Лаик учился потомок Алана Окделла, которого взял к себе наследник Рамиро Алвы, и там же хранились полные сведения о жизни и смерти всех бывших унаров. Похоже, это и стало причиной затворничества Германа, но что тот искал, оставалось непонятным. Зачем талантливому и знатному человеку понадобилось заживо хоронить себя в Лаик, Сильвестр не понимал, но не мешал мальчишке копаться в старых книгах, надеясь, что рано или поздно тот образумится.

Кардинал неплохо разбирался в астрологии, но до Германа ему было далеко. Квентин Дорак и будущая мать Германа Лилиана Эстен вместе росли, и Его Высокопреосвященство принимал большое участие в сыне подруги юности, тем более мальчик подавал большие надежды и как сьентифик[102], и как политик, но в один прекрасный день Герману взбрело в голову перебраться в Лаик и заняться историей поместья. Молодой человек свято верил, что нет тайн, которые нельзя разгадать, и надеялся перекинуть мостик от теоретической магии к практической. Неужели Германа убили из-за его розысков? Похоже на то.