Тут же послали за гробом и выбрали напрокат простой, но удобный, бывавший, кажется, не раз в употреблении. Равномерно уложили полцентнера картошки и гроздь бананов по личной просьбе усопшего, прикрыв все газетными портретами.

Коля-нож, стараясь не заглядывать под крышку, все время дергал головой, как взнузданный сайгак. «Не писай в ванну, – утешал его Витас. – Только в романах умирают и хоронят, а на самом деле все живы!»

Похороны Розен-Лев организовал на старом французском кладбище сразу после Дня поминовения всех мертвых, поэтому у всех на душе было еще празднично.

«Вот единство материи и духа», – осматривался Витас.

Вокруг теснились уютные гробницы и часовенки, похожие на небольшие виллы, украшенные гирляндами цветов и лампочек, воздушными шарами и бумажными флажками. Повсюду лежали горки фруктов и овощей, там и сям – бутылки текилы и брата ее мескаля, сладкие скелеты и шоколадные черепа. Покойнику бы здесь понравилось. Хотелось жить среди такой красоты.

«Здесь хочется жить! – так и воскликнул Розен-Лев. – Как ясно ощущаешь, что успех всегда лишь в шаге от успения. Едва созреешь, станешь сильным, а уж покидают надежды и чаяния, приходят немощь да трухлявое дряхление»…

Держа в руке сахарный череп, он сказал короткую речь над гробом: «Известно, Адам с Евой согрешили в раю, откуда были изгнаны в мир иной, то есть сюда, непосредственно к нам. Здесь они любили, рожали, пахали, сеяли и были безгрешны для этого мира. А мы тут грешим! Вот он, лежащий у ваших ног, много грешил. – Учитель до того увлекся, что начал подмигивать в стеклянное гробовое окошечко. – Например, совался поперек батьки в пекло, желая заглянуть в ад. Но для того света он агнец невинный! Поверьте, каброны, ад – это чистой воды брехня! Выдуман, дабы человечество не совершило массового самоубийства, в случае отказа сотрудничать с Творцом. Нету ничего, кроме рая! А посему ад патрес – ступай к отцам», – закончил Розен-Лев и с треском разгрыз череп, отчего Саре сделалось дурно. Ножички уложили ее в соседнем склепе перевести дух.

«И гроб опущен уж в могилу, – бросил Витас горсть земли. – А небо так нетленно-чисто»… И все деликатно уставились в небеса, не желая смущать кладбищенских работников, высыпавших картошку, чтобы унести мертвый инвентарь в пункт проката.

Возвращаясь домой, завернули в храм Святого Георгия на авениде Нижняя Калифорния рядом со станцией метро под странным названием «Хам».

«Теперь и в русском посольстве вместо серпа и молота этот воитель с копьем, – кивнул Розен-Лев на мозаику над входом и дважды перекрестился, православно и католически. – Все церкви отчасти секты, и тем бдительней оберегают чада свои от излишеств плотских и духовных. Прибежище боязливых и уставших! А ведь мы давно прощены, то есть в буквальном смысле – освобождены от налогов. Просто, отправляясь в лучший мир, предъявляем нашу жизнь, как билет, – кто в скорый поезд, а кто в грузовой состав»…

Приехав на асьенду, откупорили трехлитровую бутыль шведского «Абсолюта», гениального, как хозяйка умного дома, и устроили поминки у ложа Коли-ножа.

За время похорон его беспокойная личность так заплыла в одиночестве, что глаз не видать и рот едва угадывался. Тем не менее, очутившись в центре внимания, он посасывал, словно дитя, губку с водкой и бойко рассуждал: «Прикиньте, сколько народу померло за последние сто веков. На каждом шагу должны быть кости, а где они? Может, все похороны поддельные? Вообще, верно говорю, после бомбы в Хиросиме старый мир кончился. Теперь ни правил, ни законов. Живем, не понимая где»…

«Не умничай, труп! – осадил его Витас. – Ты кадавер! Запомни это и помалкивай. Был в дюйме от вселенского духа, а ни хрена не разглядел и в толк не взял. Пуруша – главный прачеловек! Из него возникло все сущее!»

Вспомнив тысячеглазого, Коля окончательно померк лицом, как небосклон за миг до ливня. Туз видел немало морд, но эта и впрямь пугала, напоминая лохань с водой после мытья пола. По ней, завлекая в мутную глубину, расходились будто бы круги, обращаясь, однако, в квадраты.

«Укройся плюмажем!» – посоветовал Витас.

Но оперенные черты стали вовсе неописуемыми. Откинувшись на подушки, Коля-нож выплюнул губку и сказал обиженно-загробным голосом: «Лучше б меня погребли, стобля. Не могу так больше! Все ж нукусовка слаже, а этот больно лютый».

«Вот пример свободного отпадения человека от абсолюта», – вздохнул Витас.

«Да, есть непознаваемое, – согласился Розен-Лев. – Дарвин хорошо трактует с точки зрения происхождения тела. Но, по последним данным, неандерталец не был предком человека. Впрочем, во всем свои плюсы – по дороге на остров его не узнают».

На другой день они честно поделили сумку мятых денег. Прежде такое количество Туз видел лишь в тугриках.

Прощаясь, Розен-Лев неожиданно спел нечто вроде лирической частушки: «Только сложишь слово странное, не звучавшее дотоль, как летит уж смерть нежданная и пронзает сердце боль. – И поклонился в дверях. – Мой романс на стихи Троцкого»…

Коля-нож со всем семейством уже готовился в новый дальний путь до Карибского бассейна. Разминаясь, ходил в ластах. Маска пока не налезала, и он засунул голову в большой садовый плафон. «Еду, кум, к бесам на собачий остров, – глядел невесело, как перегоревшая лампочка. – Хоть бы Карибский этот бассейн был глубок, чтобы понырять. Вот, глаз со стеклом обвыкается. Ладно, кум, дуй, пока совсем не стемнело»…

Таким его Туз и запомнил на пороге дома под надписью «Обитель, из которой мы спустились».

«Грустный вид, и грустный час, дальний путь торопит нас, – помянул он и Филлипова. – Вот, как призрак гробовой, месяц встал – и из тумана осветил безлюдный край»…

Витас отвез в город и высадил у отеля «Сочикалко».

«Всегда завидовал тебе! – признался вдруг. – Живешь благополучно. Наверное, это счастье – жить так легко. А я страдаю. Видно, соткан из темной основы и омрачаю все вокруг. Может, не хватает чего-то в крови. Аксиотоцина, например. Женщины боятся, не понимая со второго слова. Пожалуй, уйду в монастырь к францисканцам учиться безгневию. Кончен пир, умолкли хоры. Ну, пока! Еще встретимся – не на этом свете, так на том»…

Будда уже заскучал в номере с одними монахами. А Туз и не знал, как дальше с ним быть. Денег до Тбилиси, наверное, хватит, но без Миши Дзельтермана вряд ли одолеть таможни. Да и глупо мотаться за доном Пепе по всему миру с призрачными надеждами впарить Будду. Не лучше ли отправить его бесценной посылкой прямо в Эрмитаж?

Грехи угнетали, несмотря на кладбищенские речи Розен-Льва. Давили награбленные песо, означающие сами по себе не что иное, как тяжесть и бремя. Хотелось побыстрее избавиться. Туз приоделся. Купил для Будды чемодан, напоминавший малолитражный автомобиль, и переехал в дорогой район Ломас Бердес, или Зеленые Холмы, поселившись в отеле «Камино реаль» – «Королевская дорога». Сама принцесса Диана гостила здесь, о чем сообщала бронзовая доска у входа. Вряд ли она жила в том номере, куда разместили Туза, но дух ее, что называется, витал.